Через несколько дней после начала советского наступления на востоке между Гудерианом и Гитлером произошла серьезная стычка из-за отказа фюрера эвакуировать войска из Курляндии, где их русские прижали к морю. По воспоминаниям Шпеера, знаменательное событие случилось в огромном кабинете фюрера в рейхсканцелярии, за массивным столом из кроваво-красного австрийского мрамора, испещренного бежевыми и белыми полосками. Когда Гитлер в своей обычной безапелляционной манере отказался дать разрешение на эвакуацию войск, что он всегда делал, когда речь заходила об отступлении, начальник штаба ОКХ взорвался и напал на фюрера, как выразился Шпеер, в «стиле, беспрецедентном в наших кругах». Шпееру даже показалось, что Гудериан слишком много выпил на встрече с японским послом Хироси Осимой. Как бы то ни было, Гудериан, стоя напротив Гитлера с «горящими глазами и вздыбленными волосами», кричал ему в лицо: «Мы просто обязаны спасти этих людей, пока у нас еще есть время!» Гитлер тоже встал, отвечая: «Вы будете там сражаться. Мы не можем уйти оттуда!» «Бессмысленные жертвы! — продолжал Гудериан. — Нельзя терять ни минуты. Надо немедленно эвакуировать солдат!» По словам Шпеера, Гитлер был явно ошарашен агрессией Гудериана, в большей мере тоном, а не доводами. Фюрер, естественно, настоял на своем решении, но Шпеер сделал вывод: «Это было ново. Наступали иные времена»[1313].
В январе 1945 года, когда русские войска подходили к рубежу Висла — Одер и готовы были взять Варшаву, гестапо, арестовав трех старших офицеров штаба Гудериана — полковника и двух подполковников, — допросило их на предмет доверия к указаниям ОКВ. Только после личного вмешательства Гудериана гестаповцы освободили подполковников, хотя полковника все-таки отправили в концлагерь. «Вся проблема, — писал один аналитик, — заключалась в фюрерской системе беспрекословного повиновения и исполнения приказов, вступавшей в противоречие с методами генерального штаба, основывавшимися на взаимном доверии и обмене мнениями. Она проистекала из классового самосознания Гитлера и его подозрительного отношения к генштабу, укоренившегося после неудавшегося путча»[1314].
27 января 1945 года на фюрерском совещании, начавшемся в 16.20 и длившемся два с половиной часа, Гитлер излагал свои взгляды по самому широкому спектру проблем, вставших перед нацистами. Он говорил обо всем: о погоде, политических и кадровых вопросах, положении группы армий «Юг» в Венгрии, группы армий «Центр» в Силезии, группы армий «Висла» в Померании, группы армий «Курляндия», в целом на Восточном фронте, на западе, на севере, в морях, на Балканах, о нефтепромыслах в районе озера Балатон в Венгрии, продвижении союзников в Италии, обеспеченности боеприпасами[1315]. На нем присутствовали Геринг, Кейтель, Йодль, Гудериан, еще пять генералов и четырнадцать государственных чиновников. Гудериан, выслушав длинную речь фюрера, сказал: «Главная проблема для нас сейчас — топливо». «Меня это тоже беспокоит, Гудериан», — ответил Гитлер. Показывая на район вокруг озера Балатон, где расположены нефтепромыслы, фюрер добавил: «Если здесь произойдет что-то непредвиденное, то все кончено. Это для нас самое опасное место. Мы можем заниматься импровизациями где угодно, но не здесь. Я не могу изобретать горючее»[1316]. Надо сказать, Гитлер не переставал говорить о важности Балкан с их месторождениями меди, бокситов, хромовой руды и нефти с середины 1943 года[1317]. В итоге 6-я танковая армия, пополненная и восстановленная после боев в Арденнах, была переброшена в Венгрию, где она и оставалась до конца.
Для обороны Венгрии потребовалось задействовать семь из восемнадцати танковых дивизий, которыми Гитлер пока еще располагал на Восточном фронте. В январе 1945 года, когда «Битва за выступ» была уже фактически проиграна, у Гитлера на востоке оставалось 4800 танков и 1500 боевых самолетов против сталинских 14 000 танков и 15 000 самолетов[1318]. Январское наступление Красной Армии за месяц добралось до низовьев Одера, остановившись в сорока четырех милях от пригородов Берлина. Это было эпохальное достижение, и близость советских войск к столице Германии позволяла Сталину говорить громче и увереннее на Ялтинской конференции в Крыму, созывавшейся для обсуждения послевоенного устройства Европы и подключения Советского Союза к войне с Японией.
6
Франклин Рузвельт и Сталин встречались только два раза — в Тегеране в ноябре 1943 года и на Ялтинской конференции в феврале 1945-го, — но поддерживали регулярную переписку. Первое письмо Рузвельт отправил вскоре после вторжения Гитлера в Советский Союз в июне 1941 года, а последнее — триста четвертое — 11 апреля 1945 года, накануне своей смерти. В общем, надо признать, альянс держался главным образом благодаря Рузвельту. Теперь, когда Красная Армия оккупировала Польшу, а советские дивизии находились всего в сорока четырех милях от Берлина, и Рузвельт, и Черчилль мало что могли сделать для обеспечения политических свобод в Восточной Европе, и они оба это хорошо понимали. Безусловно, Рузвельт прилагал все усилия, включая неприкрытую лесть, для того чтобы Сталин проявил здравомыслие в решении послевоенных проблем, в том числе и в отношении создания действенной Организации Объединенных Наций. Но даже исключительное аристократическое обаяние американского президента было бессильно перед убийственным упрямством сына грузинского сапожника-пьяницы.
Обращаясь к конгрессу в марте 1945 года, Рузвельт сообщил, что Ялта «покончила с системой односторонних действий, замкнутых альянсов, сфер влияния, баланса сил и прочих средств достижения целей, веками использовавшихся и всегда заканчивавшихся крахом». Он, конечно, дал весьма идеалистическую, если не наивную, трактовку результатов Ялтинской конференции. Возможно, Рузвельт искренне верил в то, что говорил. Гораздо более реалистичной была позиция Черчилля. В октябре 1944 года он, например, взял с собой в Москву заранее подготовленный перечень «пропорциональных интересов» в пяти восточноевропейских странах (по его собственному определению, «греховный документ»). Степень влияния Британии и России Черчилль распределил таким образом: в Греции — 90 процентов влияния оказывает Британия («в согласии с Соединенными Штатами»), 10 процентов — Россия; в Югославии и Венгрии — пятьдесят на пятьдесят; в Румынии — на 90 процентов влияет Россия, на 10 — Британия; в Болгарии — 75 процентов влияния принадлежит России и 25 процентов — «всем остальным». Сталин подписал документ одним махом, попросив Черчилля неукоснительно соблюдать договоренности[1319].
Несмотря на все свое обаяние, Рузвельт мог в случае необходимости проявить и жесткость по отношению к маршалу. 4 апреля 1945 года он написал Сталину: «Меня удивили содержащиеся в вашем послании от 3 апреля утверждения о договоренностях между фельдмаршалами Александером и Кессельрингом в Берне, «позволяющих англо-американским войскам продвигаться на восток в обмен на смягчение условий мира для немцев»». Заявив, что никаких переговоров на этот счет не велось, Рузвельт продолжал: «Честно говоря, у меня не может не возникнуть чувство горькой обиды по поводу того, как подло ваши информаторы, кто бы они ни были, искажают мои действия и действия моих доверенных подчиненных»[1320]. (Тем не менее представители Александера и Кессельринга действительно встречались в Берне, а 12 апреля британский военный кабинет провел совещание, на котором первым вопросом обсуждались предложения из Берна в отношении британских военнопленных[1321]. Понятно, что Сталин нервничал, опасаясь, как бы англо-американские союзники не заключили сделки за его спиной.) Через две недели Рузвельт умер, и все тяготы войны легли на плечи Гарри С. Трумэна. Однако любые надежды немцев, и Геббельса прежде всего, на какие-либо перемены в американской политике должны были испариться, когда стало ясно, что Трумэн будет прислушиваться к советам того же самого человека, который направлял американскую военную стратегию с 1939 года, — генерала Джорджа Маршалла.
К середине марта 1945 года Гитлер нашел нового виновника грядущей победы еврейско-большевистских орд. Им оказался сам немецкий Volk (народ). Похоже, в это время фюрер уже предвкушал возмездие, которое должна была получить арийская раса от русских, считая, что именно ее слабость стала причиной катастрофы, а не его стратегические ошибки. По свидетельству Альберта Шпеера, Гитлер дошел до последней степени нигилистического отчаяния, заявив 18 марта:
«Если будет проиграна война, то погибнет и Volk. Это неизбежно. Не стоит думать о сохранении основ для продолжения его примитивного существования. Напротив, лучше уничтожить все это самим. Ведь Volk окажется в положении слабой нации, а будущее окажется в руках более сильных наций востока. Те, кто выживет после этой битвы, будут неполноценными, так как лучшие погибнут».