на праздник Середины лета мы пригласили друзей из шведской колонии, в основном это была молодежь. Мы танцевали вокруг майского шеста, Исаак Грюневальд играл на скрипке, Арвид Хиден руководил исполнением студенческих и хоровых песен. Праздник удался, гости начали расходиться только на рассвете. Для тех, у кого не было автомобилей, были наняты автобусы, чтобы довезти гостей до Парижа.
На следующий год мы разослали шведам 150 приглашений, к нам же на праздник прибыло 500 человек. Перед домом мы установили майский шест, подняв сине–жёлтый флаг. Профессор Хельге Челлин с женой Стиной, которые жили у нас, сочинили стихи, восхваляющие праздник Середины лета, прекрасные цветы и пение птиц. Вершиной торжества стал момент, когда Карина Ари и Отто Торесен перенесли всех нас в сказку «Тысяча и одной ночи». Этот праздник Середины лета прошёл ещё лучше прежнего.
Через день мы получили гневное письмо от пастора Бьюрстрёма, который предлагал нам больше не устраивать этого празднества, поскольку это не наше дело, а дело его прихода. Мы получили щелчок по носу. Чтобы не вызвать раздражения окружающих, мы выполнили указание пастора и перестали устраивать праздники для шведской колонии.
Шведский клуб тоже воспринял устроенный нами праздник по–своему. Один шутник как–то вечером на собрании клуба пел куплеты о том, что на праздник Середины лета Ашберги собрали всякий сброд.
В доме на Буа дю Роше у нас была гостевая книга. Сейчас я понимаю, что подобную книгу стоило отправить в Швецию и хранить её там, поскольку она вмещала в себя историю за целые пятнадцать лет. К несчастью, нацисты изъяли эту книгу, поэтому теперь я вынужден писать по памяти и наверняка я забыл многих дорогих и интересных людей, с которыми встречался во Франции.
Я помню одну замечательную пожилую даму, которая часто навещала нас. Её звали мадам Авриль де Сен–Круа. Она была выдающейся француженкой, представителем в Лиге Наций, борющейся за благосостояние бывших пленных.
Мне запомнилось ещё одно событие, произошедшее в 1927 г. В Буа дю Роше пришла телеграмма от Георга Брантинга с просьбой немедленно связаться с друзьями американских банков и через них вмешаться в дело Сакко и Ванцетти и спасти их от смерти на электрическом стуле.
Эта история началась в 1920 г., когда американскими властями были арестованы итальянские эмигранты Сакко и Ванцетти, обвинённые в убийстве. Оба были анархистами, что в Соединённых Штатах приравнивалось к большевикам, а этого там боялись как чумы. Несмотря на невиновность, они были приговорены к смерти с целью острастки мигрантов, распространяющих революционные идеи. Никакие вмешательства в это дело не помогали. Сакко и Ванцетти были казнены.
Я помню другое событие 1927 года, имевшее мировое значение, — полёт Чарльза Линдберга через Атлантический океан. Я никогда не забуду самолет, пролетающий над Вилакубле. Мы гордились тем, что Линдберг был шведского происхождения, но сильно разочаровались, когда он несколькими годами позднее обратился к нацизму.
Согласно обычаю, каждый год в начале июня восьмиклассники Французской школы в Стокгольме во главе с мадмуазель Жозефин Ролльер совершали поездку во Францию для языковой практики и останавливались у нас.
Я не терял связи с русскими друзьями. Русское посольство находилось на улице Гренеля, там же располагались и другие посольства. В то время русским послом в Париже был Христиан Раковский. Это он вёл в Лондоне переговоры с рабочим правительством МакДональда, признавшим Советский Союз. Консерваторы выступали против признания и, чтобы свергнуть правительство МакДональда, опубликовали так называемое «письмо Зиновьева», в котором давались указания английским коммунистам о том, как следует вести себя на выборах и как проводить работу в армии. Письмо вызвало возмущение среди избирателей. Манёвр удался, рабочее правительство потерпело поражение, на смену ему пришло правительство консерваторов во главе с Болдуином. Письмо же оказалось фальшивкой.
Раковский был блестящим дипломатом. Врач по профессии, он свободно владел французским языком, был элегантным и любезным человеком. Он встретил меня как старого друга. Мы часто виделись во время его пребывания в Париже. Главой торговой делегации был Пятаков. Я знал его ещё с тех времён, когда я работал в Петрограде, с 1917 г. С ним мы тоже часто проводили время. Все, кто соприкасался с Пятаковым, начинали испытывать к нему большую симпатию.
Раковского сменил Валерьян Довголевский, бывший посол в Швеции. Мы очень подружились с ним и его женой. Он учился в Брюсселе, стал инженером и работал техническим руководителем на крупном французском заводе. Будучи большим любителем искусства, он покровительствовал русским художникам в Париже. Часто он с женой проводил выходные дни у нас в Буа дю Роше. Вместе с ним приезжали и должностные лица, и художники, прибывшие в Париж по делам.
Довголевского сменил профессор Потёмкин. Он был не только учёным, но и любителем музыки. Чета Потёмкиных окружала себя музыкантами. На их приёмах можно было встретить известных советских виртуозов.
Я стремился содействовать укреплению торговых отношений между Францией и Советским Союзом. Некоторые связи с французскими предприятиями крупной промышленности, к ним, прежде всего, относится компания «Женсраль де Электрисите», возникли благодаря моим усилиям.
Русских особенно интересовали автомобили. Андре Ситроен после войны приступил к выпуску автомобилей с таким размахом, что масштабы производства стали стремительно приближаться к американскому уровню. Ситроен первым во Франции стал выпускать дешёвые автомобили, подобно тому, как это сделал Форд в Америке.
Когда Ситроен был на вершине успеха, я нанёс ему визит и предложил обратить своё внимание на русский рынок. «Господин Ашберг, — ответил он надменно, — вы ведь понимаете, что при таком спросе на автомобили во Франции нас не может интересовать Советский Союз». «Господин Ситроен, у вас сейчас отличная конъюнктура, но всё может измениться, и тогда неплохо будет использовать русский рынок», — заметил я. Ситроен не желал меня слушать. Продажи шли отлично, заводы разрастались, устанавливалось современное оборудование. Автомобиль «Ситроен» считался самым лучшим и самым красивым на рынке.
Однако разразился кризис. Ситроен поссорился с банками. Он не получал от них помощи, а новое оборудование поглощало большие массы денег. Акции Ситроена, котировавшиеся на бирже в 2000 франков, стали падать. Когда курс акций упал до 250 франков, меня и Ситроена пригласил к себе глава SKF Иван Братт, чтобы разобраться в сложившейся ситуации (XXVII). Ситроен задолжал SKF и просил меня финансировать крупную партию его акций из акционерного общества «Ситроен», но было уже поздно. Слухи о несостоятельности акционерного общества расползлись повсюду. Курс акций упал до 50 франков. И тогда на сцене появился «Мишлен», которому Ситроен заложил большую часть своих акций, и совместно с могущественным банком «Лазарс» осуществил блестящую сделку, приобретя за