сколько честно постараюсь вспомнить собственные ощущения: всё-таки на тот момент мне было пять лет. И отец впервые взял единственного сына на футбол.
Что могу сказать — то было маленькое детское счастье. Крупным планом. В самом деле: поле — зелёное (лишь вратари успели часть травки перед воротами вытоптать), небо — голубое, игроки выходят в красно-белом и белом. Потому солнце особенно рыжее и смешное. А ещё марш Блантера и обещанная газировка с пирожным. В перерыве. Если успеем.
В общем, много чего для ребёнка. Причём игру смотрели с трибуны за воротами. До газировки торпедовские ворота находились непосредственно под нами. А владения «Спартака» — наоборот. Так вот там, далеко, у ворот Владимира Лисицына стоял человек в белом. Ничего не предпринимал. Просто стоял. Смотрел по сторонам. А светлая форма полнит, как известно. В память врезалась именно то, что он грузный, не очень даже похожий на футболиста. И тут отец, переживавший, понятно, за других, громко сказал мне в ухо, чуть перебивая стадионный шум: «Запомни, это Стрельцов! Запомни!»
Я вроде запомнил. Запомнил голос. Взволнованную интонацию человека, чаще всего вообще невозмутимого.
А вот «слаломного прохода» Эдуарда Анатольевича — убей бог, не помню. Хотя он точно был: отчёты не врут. Так то, видать, во втором тайме случилось. Мне, в пять лет, и первого хватило.
И Стрельцов запомнился могучим и очень одиноким. Как утёс.
Впрочем, это, скорее, уже впечатления от 70-х. А 60-е неповторимым образом совпали со стрельцовской сутью. Возьмите хоть тот же джаз. Там раз прозвучавшая тема может вспыхнуть многообразием вариаций и импровизаций, каковых в немалом количестве матчей-концертов Эдуарда Анатольевича получалось весьма изрядно.
Но возвратимся к указанной статье А. П. Демидова. Он рассказывает о футболисте именно с позиций «шестидесятника». Не скажу, что со всем готов согласиться, но отдельные фрагменты его рассказа интересны, на мой взгляд, до сих пор: «Игре Стрельцова органически присуща эффектность. Он хочет быть эффектным, как же иначе. Не будем говорить о том, что эффектность у него подчинена игровым задачам. Вернее сказать, игровые задачи подчиняются точно рассчитанным эффектам, трюкам».
Здесь, чувствуется, многие квалифицированные читатели возмутятся. В самом-то деле: относиться к «игровым задачам» (читай: борьбе за результат) как к чему-то второстепенному нельзя, потому что футбол есть спорт, сражение за победу. Ко всему прочему, и Стрельцов, мы видели, — боец и спортсмен, каких мало.
И я к тем возражениям почти присоединюсь. Действительно, талантливый, нацеленный на балет и театр автор вряд ли всерьёз увлекался радиорепортажами из декабрьского Мельбурна 1956 года. Там, в Австралии, Эдуард показал, конечно, приоритет спортивного начала над эффектами и трюками. Всё так. Однако оцените и то, что мастерски «выудил» А. П. Демидов из наследия великого футболиста: «И здесь Стрельцов — безошибочный психолог и великолепный актёр. Можно эффектно громко прочитать фразу, поражая яркостью, сочностью, патетикой, но можно не меньшего успеха добиться, произнося текст вполголоса. Можно выделить ударные места в тексте, а можно подчеркнуть незаметные. Можно удивить сокрушительной силой удара, обводкой нескольких соперников, но можно ещё более удивить простой откидкой, изящно пропущенным мимо себя мячом».
Тут, на мой взгляд, спорить с автором не о чем, ибо он прав.
Интеллектуальный люд провожал нечто, кажется, неповторимо неотъемлемое и одновременно невозможное в бодро идущем навстречу времени. Вдумайтесь, о ком ещё в последующие десятилетия можно было написать: «Стрельцов в известной мере драматург, в известной мере режиссёр на футбольном поле. И как опытный режиссёр он сам для себя, для актёров придумывает сцены импровизации»?
Завершив карьеру, Стрельцов остался для знатоков игры памятником великой эпохе. Он ту эпоху отразил в себе, будто в зеркале. И тем гражданам Страны Советов, что тихо тосковали по шумным, праздничным, фестивальным шестидесятым, оставалось чуть напрячься и вспомнить о невообразимом артистизме Эдуарда. Ну и улыбнуться — незаметно и невпопад.
При этом я не стану утверждать, что отношение к Стрельцову в 70-е как-то ухудшилось. Никто не корил, не ковырял раны. Фельетон «Звёздная болезнь» в новых сборниках С. Д. Нариньяни, конечно, перепечатывался (не пропадать же добру), но с изъятием фамилий нарушителей режима и, больше того, без указания, о какой вообще команде шла речь. Выходило: уж точно, не сборная СССР. Так, какой-то заводской коллектив, о котором и вспомнили-то случайно.
Так что тыкать в лицо детскому тренеру и гастролирующему по стране ветерану некими старыми грехами никто не собирался. В том вообще состояла характерная особенность брежневского времени: ни о чём принципиально не вспоминать, кроме правильно понимаемых побед.
С другой стороны, и об отмене несправедливого приговора речи не шло: неприятности никому не были нужны. Оставалось спокойно жить с непогашенной судимостью. Тем более, из списков олимпийских чемпионов никого не выкидывали. А если уж заговаривали о тех пяти годах, то примерно так: «Да, было тяжкое преступление. Давно. Затем Стрельцов вернулся, хорошо выступал, заработал вновь звание заслуженного мастера спорта, защищал цвета сборной». Ну и за границу выпускали. Что очень ценилось по тем временам.
Из написанного о нём в тот период можно выделить уже не раз упомянутую книгу «Центральный круг» В. К. Иванова (при литературной записи Е. М. Рубина). Глава из тех мемуаров была заранее опубликована в популярном журнале «Юность». Реклама? Анонс? Почему бы и нет? Имеют люди право. Хотя, на мой взгляд, воспоминания Валентина Козьмича народ и так раскупил бы с огромным желанием. Та глава про Стрельцова неоднократно цитировалась на этих страницах. Вновь подчеркну: тезис о невыразимой силе Эдуарда на футбольном поле и его слабости, податливости во всей остальной жизни у меня лично вызывает серьёзные сомнения. Однако здесь я хотел бы сказать о том, как много добрых слов авторы нашли для старого товарища. Поле-то полем — а человечище возникает изумительный: добрый, храбрый, верный. Слова же о том, что он «сильнее всех», означали: и сам Иванов вместе со всеми остальными значительно уступал кумиру миллионов. Что не соответствовало действительности: они были футболисты одного масштаба. А взять тот трогательно описанный эпизод, когда Стрельцов заступается за друга и идёт в атаку на шкодливого минчанина Артёмова! Там же налицо бесспорный отход от упрямой фактической базы. Потому что Эдуард не являлся грубияном, но отмахивался, бил даже в ответ, — когда совсем сильно доставали «персональной опекой». По Иванову же, он наказал обидчика лишь раз — заступаясь за друга. Причём картина выходила настолько убедительной, что в неё веришь!
Что же касается поздних высказываний Е. М. Рубина (когда он уже переехал в США) по поводу «ненадёжности» Стрельцова, на которого «нельзя