память. — повторил Тарас:
— Аминь! — заключил Никита и принял весло.
Мертвец закачался и тихо поплыл прочь. Товарищи долго провожали его глазами. Потом они, будто с одной мыслью, взглянули кругом себя — на черные волны, которые вздувались и пенились, силясь захлестнуть байдару, на высокие берега, поросшие лесом, который ежеминутно грозил выслать на них полчища врагов, и дружно ударили веслами.
Уже фигура мертвеца превратилась в незаметную точку, а голос Никиты все еще раздавался в воздухе, заглушаемый порывами ветра. Не привыкший подавлять ни веселых, ни печальных своих мыслей, Никита повел длинную унылую речь о своем погибшем товарище и протяжным, торжественным голосом пел ему «вечную память».
— Никита! — пугливо воскликнул Тарас.
— Что?..
— Тс! погоди петь… слышишь?
Никита стал прислушиваться.
— Ничего не слышу.
— Погоди, постой грести!
Промышленники подняли весла выше воды.
Среди однообразного завывания ветра, ропота деревьев и плеска волн явственно послышался человеческий крик.
Промышленники притаили дыхание. Крик повторился. Он был дик и пронзителен и доносился ветром с высоты берега, которого держались промышленники.
— Подплывем поближе!
— Что ты, голова! А как там плосконосые? Увидят!
— Да коли они на горе, так уж все равно; они нас давно видели. Только чего им так кричать?
Крик раздался снова.
— Подадимся вперед!
Они начали огибать высокий утес, скрывавший продолжение берега, но увидели на воде тень следующего утеса и вздрогнули. Тень соседнего утеса, очевидно не столь высокого, как тот, у которого находились теперь промышленники, оканчивалась странной фигурой которая дрожала и делала такие движения, каких не могли сообщить ей порывы ветра.
— На той горе человек стоит, — шепнул Никита Тарасу.
— Не леший ли? — с ужасом заметил Тарас.
— У тебя все леший! Слышишь, как кричит: голос словно человеческий…
— Кто там ни стоит, а, по-моему, перевалим скорее на тот берег: так оно спокойнее!
И Тарас начал грести.
— Стой! Стой! — закричал Никита. — Держи к берегу!
— Что ты, Микита? С ума своротил?
— Уж ты молчи… Сердце добро вещает мне! — возразил восторженно Никита. — Слов не слышу, а так и кажется, что русский человек кричит.
И он принялся работать веслами. Спустя минуту обнаружился смежный утес; на нем действительно чернелась человеческая фигура, угаданная промышленниками по тени. При появлении их она испустила радостный крик и быстро махала головой и руками.
Но ни рассмотреть ее, ни уловить хоть слово, которое могло дать о ней понятие, ночь и ветер не позволяли. И Никита остановился в раздумьи. Была минута, когда он уже готов был склониться на просьбы своего испуганного товарища и повернуть лодку к противоположному берегу, но фигура сильней замахала руками, закричала пронзительней. Никита снова остановился.
— Как хочешь, Тарас. А не христианское дело оставлять человека, который просит помощи. Еще, знай мы наверно, что орет плосконосый, — черт с ним! ну, а как наш брат?
— Откуда тут нашему взяться? — кричал испуганный Тарас. — Плосконосый, ей-ей, плосконосый; он нарочно орет, чтоб нас приманить.
— Ну, ладно! Уж коли боишься, так спусти меня на берег, а сам отплывай прочь. Жди час, жди другой… а коли я к утру не ворочусь, так отчаливай с богом.
Тарас умолял Никиту не покидать его и не губить себя, но Никита твердо стоял на своем. Спустив его на берег, Тарас немного отплыл и с ужасом смотрел, как товарищ его взбирался на скалу, все приближаясь к огромному страшилищу, каким казалась Тарасу темная фигура.
Наконец Никита ступил на вершину скалы, и вдруг обе фигуры слились в одну.
— Ну, попался в когти к лешему? — с отчаянием воскликнул Тарас. — Вот тебе и Никита! Говорил: не ходи!
Но фигуры разделились и закричали, замахали руками.
Голос Никиты скоро пересилил бурю, и Тарас услышал собственное свое имя:
— Тарас! сюда!
Тарас подъехал к самому берегу, но не решался еще расстаться с лодкой, где чувствовал себя безопаснее, чем на берегу. Призывные крики повторились, и вместе с голосом Никиты слуха его коснулся другой голос.
Не колеблясь более, он выскочил на берег, втащил за собой байдару, тяжесть которой не превышала пуда, и поспешно стал взбираться на гору.
— А посмотри, кого я тебе покажу! — сказал Никита, схватив его за обе руки и втаскивая на гору.
— Батюшки светы! — воскликнул Тарас. — Лука! Каким манером?
Лука принялся рассказывать. Вместе с Вавилой он попал в один острожек к камчадалам, которые прежде были мирные и сделались изменниками в тот самый день, как промышленники наши лишились свободы.
Лука и Вавило жили у своих хозяев почти так, как жил Никита у своего, а наконец вдруг между дикарями распространился слух, что русские казаки идут усмирять их.
Пораженные ужасом дикари перенесли свои шалаши на высокую гору, составляющую правый берег Авачи, и укрепились там с женами, детьми и пленниками.
Через неделю гору обступил пятидесятник Шпинников, у которого, кроме пятидесяти казаков было в команде до ста мирных камчадалов.
Десять дней изменники выдерживали осаду, стреляли из луков, метали в казаков каменьями. Наконец средства к защите истощились. Осажденные увидели неминучую гибель.
Тогда страшная картина представилась пленникам, которые втайне радовались успеху русских и питали слабую надежду получить свободу. Изменники решились «достать под себя постелю!..» Так называлось у них дикое и ужасное обыкновение, к которому прибегали камчадалы, когда не видели надежды к спасению.
Изменники перерезали жен и детей своих, перерезали престарелых отцов и матерей, перерезали все, что было в острожках живого, и побросали трупы с утеса в реку. Потом некоторые из них с криком мстительного неистовства и отчаяния кинулись на врагов и погибли в битве; другие стремглав побросались с утеса, на котором сидели, в реку.
Вавило тоже был зарезан и брошен в реку, на глазах Луки, которому готовилась такая же участь. Но рука дикого убийцы, ослабленная многими кровопролитиями, изменила ему, и Лука, не убитый до смерти, а только тяжело раненный, полетел вниз. У него достало сил ухватиться за обломок скалы и удержаться. С час висел он между небом и землею, пока казаки грабили и жгли опустелые острожки. Он кричал, но слабый голос его не доходил до слуха людей; он употреблял все усилия подняться и стать на ноги — силы изменили ему. Наконец все стало тихо кругом; с отчаянием догадался Лука, что казаки ушли далее. «Зачем не до смерти поразил меня лютый враг? — думал несчастный Лука. — Зачем не слетел я прямехонько в воду?.. Все равно смерти не уйти мне…» Он сделал последнее отчаянное усилие, поднялся и сел верхом на камень, за который так долго держался руками.
Не скоро унял он кровь, которая ручьем текла из его