печальнее было то, что люди, вопившие издавна против притеснений, освобожденные теперь от старых притеснителей, получившие средства устроить свои дела, как им было надобно, поспешили нажить себе новых притеснителей из своей среды; гораздо печальнее было то, что люди, повторявшие за Петром новые правила, никак не могли применить их к делу, при котором сейчас же являлись наружу старые привычки и взгляды. Мы очень хорошо знакомы с двуверием: оно долго обнаруживалось в России как в сфере религиозной, так и в гражданской. Долго после принятия христианства в народе, особенно в низших слоях его, оставались еще старинные языческие верования и обряды, что и называлось двуверием; то же самое обнаруживалось и в сфере гражданской в эпоху преобразования и долго после нее; слова и дела не ладили между собою: на словах — правила, почерпнутые из мудрости старших братьев по цивилизации, на словах — горячее усердие к общему благу, презрение частных корыстных целей, принесение всего на жертву высшим интересам — на деле иное, противоположное. Как и в XI веке русский человек, помолившись в церкви христианской, спешил в лес, чтобы под старым дубом принести жертву старому Перуну, так в XVIII веке русский человек, нащеголявшись во французском кафтане, наговоривши на разных языках множество прекрасных, истинно гражданских вещей, приезжал домой — и начинал поклоняться насилию, хищничеству, тунеядству и разным другим степным божествам, которых тщетно старались заклясть указы Петра I и Екатерины II.
Призывая русский народ к усиленному труду, посредством которого только и мог он сравниться с богатыми и сильными народами, зная, что богатство и сила государственные зиждутся на труде промышленном и торговом, Петр не мог не стараться обеспечить этот труд. Главными препятствиями для развития промышленного и торгового труда были: бедность капиталов, неумение соединять их, неумение вести дела сообща, отсутствие образования в торговом и промышленном классе, проистекающая отсюда мелкость взглядов и приемов, притеснения воевод и приказных людей. Стремление противодействовать всем этим препятствиям Петр выразил в знаменитом изречении своем: «Собрать рассыпанную храмину купечества». Для этого собрания купечество изъято было из ведомства воевод, получило собственный суд и управление посредством городовых магистратов и главного магистрата. Теперь посмотрим, как же воспользовались торговые люди новым положением своим, созданным для них Преобразователем.
Преобразователь должен был выслушать вот какого рода донесения о собирании храмины: «Купечество в Москве и городах само себе повредило и повреждает: из них сильные на маломочных налагают поборы несносные паче себя, а иные себя в том и обходят, зачем маломочные и паче приходят в скудость и безторжицу; к тому у них отняты всякие промыслы и прочие торги, кои за ними издревле бывали, а в рядах уже стало больше вотчин и всяких торговых мест за беломестцы, нежели за купечеством. А иные купцы, и сами отбывая платежей и постоев, покиня, а другие, распродав беломестцам в слободах жилища свои, разошлись в другие чины, в артиллерию, в извощики и воротники, также записались в Покровское и Тайнинское, еще ж в защиту разных господ на дворы их московские и загородные, и своей братьи, и других разных чинов в домах нанимая места и избы особые за Земляным городом, мимо настоящих своих слобод, построя дворы, живут; еще ж якобы за долги старыми переводы у разных и в закладе не токмо сами, но и с торгами своими и винными заводы в защитех. А иные подлогом якобы за скудостию и болезнями и в богадельни вошли, а иные — на заводы и на промыслы в прикащики и сидельцы, и работники, которые и свое имение довольное имеют. Дорогомиловской слободы ямщики, по прозванию обыденки, довольные богатством, покиня гоньбу и отбывая с торгу платежей, записались пролазом своим, подлогом чрез Полибина, в сенные истопники к комнате царевны Натальи Алексеевны, которые и поныне под тою опекой имеют торги и лавки немалые, а иные ушли в другие губернии и в Сибирь. Купецкие ж, кои вышли из слобод, покиня свои прежние жилища, и доныне налицо живут явно в Москве на господских дворах слободами, например за одною Москвою-рекой на Пятницкой и Ордынке, на Офросимове и Ржевском дворах, еще же и за Мясницкими на Шеинском и Долгорукове, и за Арбатскими на Головкине дворах и у прочих таких же, а в слободы на тяглые свои жилища не идут, а старосты и другие, видя сие, для своих польз, в том им и упущают».
Исчезает очарование, произведенное Полтавой, Ништадгским миром, внутренними преобразованиями, водворением науки, всем тем, что, по-видимому, проводит такую резкую границу между новою и древнею Россией: мы опять в XVII веке, во временах царей Михаила и Алексея, ибо слышим те же самые жалобы на отбывание от податей и на закладничество, но даже и тут, в XVII веке, не видим таких проделок, как в царствование Петра: при отце и деде его не встречаем, например, чтоб ямщики пролазом приписались истопниками к комнате царевны!
А наши старые знакомцы воеводы, на которых древняя Россия накопила столько жалоб? Неужели мы опять услышим эти жалобы, после того как Петр по любимой своей мысли о коллегиальном устройстве велел «учинить ландратов в больших губерниях по 12, в средних по 10, в меньших по 8, чтобы они все дела с губернатором делали и подписывали, и губернатор у них не яко властитель, но яко президент и никакого дела без оных не делает, и выбирать ландратов в каждом городе или провинции всеми дворянами за их руками». Неужели мы встретим старинные жалобы после того, как Петр изъял купечество из-под суда и ведения губернаторов и воевод и даже половину фискалов приказал выбирать купечеству из своей среды? Неужели встретим известия о той же усобице сословий, о которой с ужасающей наивностию говорят грамоты царя Михаила, повелевающие приказным людям оберегать горожан от сильных людей и от бояр?
Послушаем, что скажет нам уже приведенное донесение: «Торговать уже за нападками небезопасно, например, и один Волынский, будучи в Персиде, с прикащиков Евреинова и прочих с немалым притеснением насильно обрал боле 20 000 рублей, якоб на государевы нужды, ажно на свои прихоти, и бить челом не смеют, понеже с торгом своим его правления Астрахани, и его им миновать нельзя, о чем и вышним господам известно, да молчат». «Купечество весьма мало, и можно сказать, что уже нет, ибо все торги отняты у купцов, и торгуют высокие персоны и их люди, и крестьяне, — говорит другой любопытный памятник петровского времени. — Извольте, ваше величество, вопросить новых всероссийских купцов, то есть князя Меншикова, сибирского губернатора