разговариваю с ним так, как будто он человек, а не насекомое.
— Это другое, — шепчу я, проглатывая жгучее разочарование, которое угрожает сорвать мой голос. — Мы с Отисом еще не были вместе. Мы не брали на себя никаких обязательств. А потом он идет и… То, что он наговорил папе о Джулиане? А помнишь, как он разозлился на поле? И его ужасные извинения передо мной? А его бывшая? Что все это значит? Я имею в виду…
Мама прищелкивает языком, как она делает, когда она подавлена и ей нужна секунда, чтобы подумать.
— Подожди, Грета. Подожди. Я… в замешательстве. Все это, что ты перечисляешь, ты пытаешься сказать, что не хочешь его, потому что он совершает ошибки? Что тебе нужен только тот, кто идеален?
— Я имею в виду… это не… нет, — заикаюсь я. Моя хватка на телефоне крепче. Я хочу повесить трубку. Я начинаю чувствовать себя все более неуверенно, и сейчас не время и не место для того, чтобы справляться со своими бурными эмоциями.
— Хорошо, потому что никто не идеален. Никто. Ни я, ни папа, ни ты, даже, — ее голос прерывается при следующем имени, — Джулиан. Но это то, что делает человека достойным этого, — его несовершенства и его стремление работать над собой и быть лучше, даже когда он облажается. И это то, что показал Отис. Он хороший человек, о нем стоит заботиться. Ему просто больно. Как Джуджу, но по-другому. — Сравнение поражает меня прямо в грудь, и даже при том, что я осознала это, я не могу хорошо и по-настоящему переварить этот факт, пока она не огорошила меня этим. — И, может быть, он не такой, как ты, когда-либо хотела за исключением того, что он отчасти такой, если не считать его недостатков, но он работает над собой, пытаясь быть кем-то достойным тебя.
Я посасываю свою нижнюю губу. Забавно, как я принимаю свои собственные ошибки, но придаю такое большое значение его. Я не знаю, делает ли это меня лицемеркой, трусихой или человеком. Я также не уверена, как оправиться от этого и сказать ему, что он достоин искупления, когда я более или менее относилась к нему так, как будто это не так.
— Папа тоже старается, — моя попытка отклониться проваливается.
— И? Если ты хочешь, чтобы я простила твоего отца за все усилия, которые он приложил, тогда ты более чем обязана простить Отиса, не так ли? — когда я закипаю от своей двуличной вины, она упорствует. — Я ошибаюсь?
— Ладно, — бормочу я. Я накручиваю потертую нитку, которую теребила указательным пальцем, и срываю ее, единственная нитка врезается в мою кожу, вызывая желанный прилив боли, который отвлекает мое внимание от боли в сердце.
— Хорошо, «я права, и ты поговоришь с ним» или хорошо, «заткнись, мама»?
Я усмехаюсь.
— Я знаю, что лучше не говорить тебе заткнуться. Это не первое мое родео, леди.
— Это верно. Я хорошо тебя воспитала, — она хихикает. — А теперь не забудь постирать кухонные полотенца, когда вернешься домой. Да, и позвони в техобслуживание или Джеймсу, чтобы они установили этот новый электронный замок. Папа сказал, что у него не будет времени заехать в квартиру и сделать это.
В замешательстве я хмурю брови.
— Что? Какой замок?
— Перед твоей дверью лежал пакет, и я его открыла. В нем был электронный замок.
— На самом деле это вторжение в частную жизнь. Ты же знаешь, что вскрывать чужие посылки незаконно.
Она прищелкивает языком.
— Я твоя мать. Я сделаю тебя нелегалом.
Я закатываю глаза.
— Мам, я не заказывала замок. Проверь адрес доставки. Возможно, они отправили его не в ту квартиру, — если не… Может быть, я снова делала покупки в Интернете во сне.
— 42 °C. Это твоя квартира? Я думаю, это был подарок, дорогая. Внутри есть записка. Может быть, Джеймс?
Сразу же мое сердце перестает биться, а дыхание сбивается. Я несколько раз сглатываю, чтобы мой голос не дрогнул. Я даже не борюсь с желанием уставиться на Отиса.
— Что говорится в записке?
Мама просит меня подождать. Статические звуки на линии. Все это время я подвешена, мои внутренности плавают, мое лицо горит.
Когда она, наконец, снова заговаривает, то делает это в медленном темпе, четко выговаривая слова.
— «Дай мне знать, если тебе понадобится помощь в установке этого. Код установлен на 6847. Не волнуйся, я тебя не ограблю». — Она цокает языком, и я сглатываю, хватаясь за колено, чтобы не двигаться. — Почему он шутит насчет того, чтобы ограбить тебя? Этот Джеймс… Ему нужно быть более серьезным. Он слишком глуп.
Эмоции подкатывают к моему горлу, я сглатываю и закрываю глаза, чтобы сдержать их. Дерьмо. Когда я успела стать такой чертовски чувствительной?
— Джеймс не присылал это мне, — отвечаю я слабым шепотом.
— Неважно. Мне все равно. Я сейчас ухожу. У меня назначена встреча, чтобы привести в порядок прическу. Я планирую выглядеть сногсшибательно сегодня вечером на нашем ужине с Ростерами. Я надушусь папиными любимыми духами «Картье».
Я задыхаюсь, ее намек без особых усилий убивает мое эмоциональное состояние.
Она не понимает намека и продолжает:
— Я надену его любимое платье и те бриллианты Гарри Уинстона, которые он купил мне на прошлой неделе.
— Я не хочу это слышать, — визжу я.
Один из детей, играющих рядом со мной, поворачивается и смотрит на меня в безумной панике. Я криво улыбаюсь и машу рукой.
Мама не возражает против этого, слишком занята репетицией своего злодейского хихиканья.
— Потом, когда мы вернемся домой, я собираюсь открыть немного вина, немного поиграть в Франсуазу Харди, и пусть он думает, что мы помирились, прежде чем я загоню его обратно в гараж.
Я останавливаюсь на повороте сюжета. Я разрываюсь между облегчением, ужасом и юмором.
— У меня только что было откровение.
— Действительно скажи.
— Я пришла к выводу, что быть мстительной сукой может быть наследственной чертой.
Мама фыркает и позвякивает ключами.
— Пожалуйста, ты даже не видела «мстительную». Если бы это было так, я бы уже развелась с Фаридом.
— Но ты этого не сделаешь.
Между нами повисает печальная тишина, прежде чем она издает стон поражения. Может, она и презирает его прямо сейчас, но все ее существо по-прежнему любит его.
— Нет, это не так. Я не могу.
Я не расспрашиваю ее, прекрасно зная, что никогда не пойму глубины их чувств. Мы еще немного болтаем о художественной выставке, на которую должны пойти в воскресенье, пока не прозвенит звонок, возвещающий об окончании перемены.
— Поговори с ним сегодня. Не откладывай. Я люблю тебя, мой