милый, теперича отваживаем. Которые, знаешь ли, мнимые, лодыри или с мелкими медицинскими болезнями — отваживаем. Домой не отпущаем. Потому — профсоюзом строже велено в болезнях разбираться.
— Так я больной же, — сказал Ваня Чижов. — Желудок — болезнь не мелкая. Первейший орган. Сами посудите, гражданин фельдшер.
— Это уж дозвольте науке знать, — ехидно сказал фельдшер. — Первейший это орган или он не первейший, наука в этом вполне разбирается, имейте в виду... Чем болеешь-то? Покажи явные признаки.
Фельдшер меланхолически потрогал живот больного рукой и сказал:
— Объективных признаков нетути. Желудок лояльный. Пуп стоит на месте... Здоров. Ступай себе.
— Братишка, — испуганно сказал Ваня Чижов, — больной же я. Как же это так?
— Валяй, валяй, валяй, — сказал фельдшер. — Не задерживай научных сотрудников. Не приказано науке хороводиться с мелкими болезнями. А у тебя и признаков нету. И пуп на месте. Ходи веселей.
Охнул Ваня Чижов, схватился за живот и побежал в отделение к мастеру.
— Хотя пропуск вы дайте, — сказал Чижов мастеру, — на ногах еле стою — падать хочется.
— Не могу, браток, — сказал мастер. — Теперь которые лодыри, мнимые и прогульщики — борьба с этим. Разве я? Профсоюз борется... Пойми ты, чудак-человек. Не могу. И не проси лучше.
Ваня Чижов снова охнул и, чувствуя острую резь в желудке и испарину на всем теле, побежал рысью к директору. Директор сидел в кабинете и угрюмо подписывал бумаги.
— Товарищ, — робко сказал Чижов. — Болен я... Объелся...
— Все мы понемногу больные, — сказал примирительно директор. — Все мы нездоровые... Я вот тоже ужасно болен. А молчу. Я, погляди, молодцом еще держусь...
— Товарищ... Батюшка... — лепетал Ваня Чижов. — За что же, помилуйте?.. Пуп у меня, действительно, на месте, а внутре режет... Неверующий, а побожиться могу...
Директор печально вздохнул, грустно улыбнулся и добавил:
— Не могу идти против науки. Верю, но не могу. Иди, милый. Иди, дорогой товарищ. Не теряй понапрасну драгоценное время.
Ваня Чижов встал на четвереньки и, не теряя драгоценного времени, пополз в свое отделение.
Вечером Чижова отвезли в больницу. А на другой день хирург, скорбно сжав губы, резал Чижову живот, хотя пуп и стоял на месте.
Полеты в кредит
Началось широкое кредитование. Наконец-то — дождались.
Случилось это так.
В город Астрахань (арбузами славится) прибыл аэроплан.
Ну, натурально, в городе волнение поднялось. Этакий, можно сказать, новейший, летающий, несамогонный аппарат, да в этаком, можно сказать, городе. В Астрахани то есть.
Очень замечательно.
Ну, начались волнения. А в ГСПС[207] тоже начали волноваться.
А дело было к вечеру, делать было нечего. Вот секретарь ГСПС по фамилии (не любим сплетничать) Будников взволновался и говорит:
— Надо лететь. Какая цена полету?
А заведывающий отделом ГСПС — не любим сплетничать — т. Немцев отвечает:
— С рыла по шесть рублей. Хотя и дорого, но можно в кредит.
Дело было к вечеру, делать было нечего. Вот завотделом возьми и махни по всем отделам союза бумаженцию:
«ГСПС рекомендует губотделам союзов открыть кредит лицам, изъявившим желание полетать. Плата с членов ОДВФ[208] — 5 р. и с членов союза — 6 р.»
А в отделах растерялись.
— Это, — говорят, — не колбаса, чтоб в кредит.
А астраханский райкомвод даже обиделся. И махнул бумажку в ЦК водников, дескать, не колбаса это. Как быть?
А ЦК водников (дело было к вечеру) махнул бумажку в ВЦСПС[209], дескать, не колбаса это. И можно ли такие нереальные воздушные вещи в кредит? Так и написали:
«Просим сообщить, правильно ли означенное постановление ГСПС о полетах в кредит?»
А ВЦСПС махнуть бумажки некуда. Разве что в «Бузотер». Вот он и махнул. Дескать, разрешите вопрос по существу.
А «Бузотеру» и разрешать нечего. Только что факт констатировать может: началось широкое кредитование.
А касаемо шести рублей с носа, то это рабочему дорого хоть бы и в кредит.
Когда будет по рублю — нам скажите. Полетим за наличные, если ветру не будет.
Кругом 16
На днях приехал из деревни Вася Ершов.
Ершовых, конечно, в Советской, как собак нерезаных.
Ну а который мой Ершов — единственный один Василий Иванович — старый опытный спец, в кооперативе продавец и хлебопек, между прочим.
Приехал.
Прожил он в деревне год два месяца у своих родственников. Отдохнул, округлился, жирком налился. Хотел еще дольше жить, да совесть замучила.
«Нет, — думает, — надо взад вертаться. Довольно саботировать, довольно свое дарованье в землю зарывать. Надо по специальности пожить. А то перед народом как-то неловко и совестно».
Спекли Ершову родственники пирог с капустой. Взял Ершов пирог с капустой. И поехал.
«Обрадуются, — думает, — в Ленинграде. А, скажут, Василь Иваныч приехал по специальности!»
Приехал мой Ершов. Подыскал местечко.
— Ладно уж, — говорит, — берите меня, старого опытного спеца. Ваше счастье.
— Можно взять, — отвечают. — Только в союз запишитесь прежде.
Стукнул себя Ершов, Василий Иванович, по лбу. «Действительно, — думает, — шляпа я дурная. Перезабыл порядки. Надо же в союз прежде».
Побежал Ершов, Василий Иванович, в союз.
— Здорово, — говорит, — други! Старый, — говорит, — опытный спец перед вами. Совесть, — говорит, — замучила — вот и прибыл. Желаю вновь записаться.
— Можно, — отвечает заведывающий. — Отчего нет? Поступай, браток, на службу и записывайся.
Хлопнул себя Ершов, Василий Иванович, по лбу. «Эх, — думает, — старый я хрен, чертова мама! Действительно же прежде на службу надо».
Побежал на службу. А ему говорят:
— Раз вы не в союзе — не можем взять.
Побежал Ершов в союз. А ему отвечают:
— Раз вы не на службе — не можем взять. Какой же вы член, если вы не работаете? Сами посудите.
«Действительно, — подумал Ершов, — какой же я член, если я не работаю».
И побежал на службу.
Бегает Василий Иванович Ершов по сие время. Пирог с капустой почти съеден. Чего будет дальше — неизвестно.
А ты, читатель, если увидишь на улицах Ленинграда бегущего человека, на лице которого написано крайнее удивление и испуг, то знай — это и есть мой Ершов, Василий Иванович.
Пожалей его, дорогой читатель! Попал, бедняга, в непромокаемое. Кругом — шестнадцать.
Странные вещи творятся на свете!
Ранняя