Читать интересную книгу Поэмы Оссиана - Джеймс Макферсон

"Песнями в Сельме" закончились переложения Гнедича из Оссиана. Но опыт его не прошел даром. После него то один, то другой поэт принимались сближать Оссиана с отечественным фольклором, применяя для этого "русский склад". Так, Ф. Ф. Иванов переложил "Плач Минваны" (1807), Д. П. Глебов - "Крому" (1809), некий П. Медведев - тоже плач Минваны, {Новости рус. лит., 1805, ч. XIV, с. 141-143.} Н. М. Кугушев - "Сулиму" (из оссиановских поэм Гарольда) {Друг юношества, 1810, кн. VIII, с. 66-73.} и т. д.

В 1810-е годы, хотя число стихотворных переложений Оссиана возрастало, "русский склад" при этом применялся реже, и такие опыты носили обычно подражательный, ученический характер. С одной стороны, размер понемногу выходил из моды, с другой - углубляющееся понимание национального своеобразия литератур побуждает передовых литераторов признать несоответствие духовного мира древних обитателей Шотландии и России и как следствие - непригодность "русского склада", проникнутого иным национальным духом, для передачи поэзии шотландского барда. Сам Гнедич, который раньше считал возможным переводить "Илладу" александрийским стихом, а затем перешел к воссозданию на родном языке древнегреческого гекзаметра, теперь уже осуждает свои юношеские оссиановские опыты, ибо, утверждает он, "размер стиха есть душа его; и чем более поэзия народа оригинальна, тем более формы размеров отличаются особенностию, определяющею свойства стихов и их приличие". {Чтения в О-ве ист. и древностей российских при Моск. ун-те, 1868, кн. IV, отд. V, с. 55-56 (письмо П. В. Сушкову от 18 марта 1818 г.).}

В 1820-е годы "русский склад" вообще постепенно выходил из употребления, и поэты - переводчики Оссиана к нему уже не обращались. Только Н. Ф. Грамматин, продолжая свои переложения, начатые еще в 1804 г.; неотступно придерживался этого размера. Но когда эти переложения были посмертно изданы в 1829 г., их стих вызвал недовольную реплику рецензента (см. ниже, с. 563).

Но вернемся к началу века. Соединение Оссиана с русской народной поэзией приобрело новый смысл после обнаружения и опубликования древнейшего произведения русский литературы "Слова о полку Игореве". С самых первых упоминаний - в статье Карамзина в журнале "Spectateur du Nord", {Карамзин Н. М. Избр. соч., т. II. М.-Л., 1964, с. 147.} в предисловии А. И. Мусина-Пушкина к первому изданию "Слова" {Ироическая песнь о походе на половцов удельного князя Новагорода-Северского Игоря Святославича... М., 1800, с. VI.} - безымянный создатель этого литературного памятника неизменно уподоблялся шотландскому барду. Эти сближения "Слова" и поэм Оссиана уже не раз отмечались и объяснялись исследователями. {См., напр.: Сиповский В. Следы влияния "Слова о полку Игореве" на русскую повествовательную литературу первой половины XIX столетия. - Изв. АН СССР по рус. яз. и словесности. 1930. т. III, кн. 1, с. 240-241; Елеонский С. Ф. Поэтические образы "Слова о полку Игореве" в русской литературе конца XVIII-начала XIX вв. - В кн.: "Слово о полку Игореве". Сб. статей. М., 1947, с. 97, 107-111; Иезуитова, с. 59-60.} С другой стороны, научно раскрыто и доказано принципиальное различие между подлинным памятником древней словесности и псевдоисторической стилизацией XVIII в. {См.: Лотман Ю. М. "Слово о полку Игореве" и литературная традиция XVIII-начала XIX в. - В кн.: "Слово о полку Игореве" - памятник XII века. М.-Л.. 1962, с. 364-381.} Но именно эти оригинальность и неповторимость "Слова" побуждали на первых этапах освоения уподоблять его чему-то знакомому и привычному. К моменту обнаружения "Слова" Оссиан уже был хорошо известен в России, воспринят русской культурой как образец древней северной воинственной поэзии. Творение Макферсона, приспособленное к современным ему вкусам и эстетическим воззрениям, было ближе и доступнее, чем подлинное древнее произведение, хотя и отечественное. И шотландский бард в каком-то смысле помогал понять древнерусского певца. Это было естественно и закономерно, особенно при том уровне, на котором находилась русская историческая наука и фольклористика к началу XIX в.

Сопоставление творца "Слова" с Оссианом, а иногда и с Гомером, преследовало и другую цель. Тем самым подчеркивалось, что значение древнерусского памятника не ограничивается национальными рамками, что он имеет более широкое международное достоинство и что, следовательно, русские имели в своем прошлом поэтов, не уступавших великим гениям других народов. "Песнь полку Игореву свидетельствует, что и славяне имели своих Оссиянов", писал еще в 1801 г. Павел Львов, {Иппокрена, или Утехи любословия, 1801, ч. IX, с. 106.} и сходные суждения повторялись в дальнейшем неоднократно.

Оссиан служил подспорьем не только в осмыслении "Слова". Выше уже отмечалось, что патриотический пафос, вдохновлявший Макферсона, получил своеобразное преломление в литературах континентальной Европы, где "Поэмы Оссиана" стимулировали творческое обращение к древней истории своих народов. Нечто подобное происходило и в России. Пробуждавшийся в конце XVIII в. в русском обществе интерес к героическому прошлому родины, интерес, особенно усилившийся в годы наполеоновских войн, наталкивался на недостаток известных к тому времени исторических материалов. А сохранившийся сухой и скудный летописный материал не поддерживался народным эпосом: русские былины в значительной мере оторвались от истории, сблизились со сказкой. Еще В. В. Сиповский указывал, что в первое десятилетие XIX в. в русской исторической прозе "ясно определяется сознательное стремление воссоздать утраченный исторический эпос древней Руси путем обработки летописных сюжетов по образцу "песен Оссиана" и "Слова о полку Игореве"". {Сиповский В. Русский исторический роман первой половины XIX ст. Тезисы. - В кн.: Сб. статей в честь акад. А. И. Соболевского. Л., 1928, с. 65.} Исследователи отмечали появление оссианической стилизации в исторических повестях, начиная с середины 1790-х годов, т. е. вскоре после опубликования перевода Кострова. К числу таких произведений относят повести: "Громобой" (1796) Г. П. Каменева, "Роговольд" (1798) и "Славенские вечера" (1809) В. Т. Нарежного, "Оскольд" (ок. 1800) М. Н. Муравьева, "Ольга на гробнице Игоревой" (1800) анонимного автора, "Рогнеда, или Разорение Полоцка" (1804) Н. С. Арцыбашева, "Предслава и Добрыня" (1810) К. Н. Батюшкова. {См.: Сиповский В. В. Очерки из истории русского романа, т. 1, вып. 1. СПб., 1909, с. 472; Резанов В. И. Из разысканий о сочинениях В. А. Жуковского, вып. 2. Пг. 1916, с. 47-72; Введенский, с. 80-84. 88-107; Левин, с. 75-85.}

Следует, однако, подчеркнуть, что такой переход от Оссиана к национальному историческому прошлому наблюдался не только в русской прозе, но и в поэзии и даже в драматургии. Не случайно Озеров непосредственно после "Фингала" написал трагедию "Димитрий Донской" (1806).

Или пример из области поэзии. Упоминавшийся уже Ф. Ф. Иванов, радикально настроенный поэт, который в 1807 г. опубликовал переложенный "русским складом" "Плач Минваны", через год выступил со стихотворением в том же размере, но уже основанном на летописном сюжете: "Рогнеда на могиле Ярополковой" (в сущности тоже "плач"):

Перестаньте, ветры бурные,

Перестаньте бушевать в полях;

Тучи грозные, багровые,

Перестаньте крыть лазурь небес!

. . . . . . . . . . . . . . . . .

Вот те холмы величавые,

Прахи храбрых опочиют где;

Вот и камни те безмолвные,

Мхом седым вокруг поросшие.

Вижу сосны те печальные,

Что склоняют ветви мрачные

Над могилой друга милого...

и т. д. {*}

{* Рус. вести., 1808, ч. III, Э 9, с. 383-384.}

Здесь летописный сюжет, преобразованный в форме оссиановского плача, и оссианическая образность, введенная в стиль и размер русской былины, образуют органическое единство. При этом поэт ориентируется не только на элегический, но и на героический аспект оссиановской поэзии. Рогнеда вспоминает любимого,

Чей в боях меч, будто молния,

Белый огнь струит по ребрам гор,

Рассекая так щиты врагов,

Сыпал искры ты вокруг себя.

Сколько сильных от руки твоей

Пало ниц!.. {*}

{* Там же, с. 384-385.}

Это лишь один пример, взятый наудачу; их число можно было бы умножить. Именно героический, национально-патриотический пафос, воплощенный в возвышенных поэтических образах, привлекал к Оссиану в пору борьбы с Наполеоном русских поэтов, продолживших в этом отношении традицию Державина.

В 1806 г. В. А. Жуковский пишет "Песнь барда над гробом славян-победителей". Обращение к прошлому своего народа здесь (как и в упоминавшихся "Димитрии Донском" Озерова или "Рогнеде" Иванова) служило для выражения патриотических мыслей и чувств, связанных с современностью. Поэт сам указал впоследствии, что его стихи "относятся к военным обстоятельствам того времени", {Жуковский. Стихотворения, ч. II. СПб., 1816, с. 315.} т. е. победам русских войск осенью 1805 г. при Кремсе и Шенграбене и последующей катастрофе при Аустерлице. И, создавая "песнь", которая прославляла павших героев и призывала живых к новым подвигам, Жуковский широко использовал образы, мотивы, колорит, заимствованные из поэм Оссиана. {См.: Резанов В. И. Из разысканий о сочинениях В. А. Жуковского, вып. 2, с. 392-402, 411-416; Иезуитова, с. 63-66.} Сама идея стихотворения, возможно, была почерпнута из того же источника, где без песни барда над погибшими воинами их тени не могут успокоиться и вступить в воздушные чертоги праотцев. Оссиановские картины (с державинской окраской) предстают с самого начала "Песни":