Ствол моего автомата почти касается пузыря оттопырившейся на ветру нательной рубахи немца, но дотянуться, преодолеть эти сантиметры я никак не могу. Все силы мои давно кончились. Неужели упущу фашиста?! А ведь это не рядовой немец! ЭТОТ — самый изощренный из них! Вернись он к своим, сколько еще вреда нам причинит! Ему не только мостик подорвать поручили. В занятом нами вчера селе из колодца вытащили трупики трех ребятишек. Их родителей немцы расстреляли, а дедушка держал на вытянутых руках тело младшего внука и горько вопрошал: «За что? За что?» Дети были мертвы, им не поможешь, но смотреть на страдания живого старика было сверх наших сил. Самый молодой связист нашей батареи Володя Штанский, он сейчас бежал сзади меня, настолько был потрясен увиденным, что поклялся: «Поймаю живого немца — на кусочки разрежу!» Наверняка утопить детей в колодце в самый последний момент бегства из села немцы поручили именно ЭТОМУ резвому фашисту.
В том же селе мы освободили семерых наших пленных. Они лежали на сырой земле в запертом сарае и настолько были истощены — кожа и кости, что не могли даже голоса подать. Зачем же так мучить людей?!!
Все эти воспоминания усиливали мою злость, но уж никак не прибавляли сил. Чувствую, и немец обессилел, длинные ноги заплетаются, из горла вырывается свист, вся фигура обмякла, вот-вот рухнет — в надежде на скорую развязку уже и сам он нестерпимо ждет моего толчка в спину. И вот я наконец дотягиваюсь до его спины и не толкаю, а едва касаюсь ее. Немец спотыкается, падает на четвереньки, потом на живот, пашет грязь носом. Я едва держусь на ногах, никак не могу справиться с дыханием, но подбегаю к его голове и направляю на нее автомат. Фашист на мгновение цепенеет, ожидая выстрела или удара, потом быстро переворачивается на спину, подтягивает ноги к животу, растопыренными пальцами рук закрывает голову. Из-под ладоней выглядывает искаженное злобой и страхом, перепачканное грязью рыжее лицо. Суженные глаза смотрят настороженно. Он продолжает ждать выстрела или удара.
Радости моей нет конца! Догнал-таки я злодея! Он у моих ног! Могу что угодно с ним сделать — и застрелить, и на кусочки порезать, и просто по морде дать! Чем страшнее и горше немцу, тем спокойнее и радостнее мне. Теперь можно спросить с него за все, что он натворил! Наверное, радость пленения затмила на моем лице злость и решимость расправиться. Немец уловил это, животный страх смерти отпустил его, и он открыл лицо. Ему было под тридцать. Матерый, хитрый и надменный. Он и не думает раскаиваться.
Тут подбежали мои управленцы. Рослый-, с вытянутым лицом и длинным носом Коренной, единственный выживший со дня формирования дивизии разведчик, вместе за два года боев мы сполна натерпелись лиха от немцев. Молоденький, юркий, с мальчишеским лицом Штанский и степенный, неторопливый связист Карпов.
— Ну что, догнали, товарищ старший лейтенант?! — удовлетворенно, с оттенком восхищения закричал Коренной. — Да что вы на него смотрите! Дайте я врежу ему! — и, не дожидаясь моего ответа, изо всей силы ударил немца сапогом в бок.
Фашист охнул, сморщился от боли и закрыл лицо руками. Угроза смерти снова нависла над ним. Вслед за Коренным к немцу кинулся Штанский. Хотел ли он начать резать его на кусочки? — но я выбросил вперед ногу и защитил немца. Непросто было мне успокоить разъяренных управленцев. Уравновешенный Карпов, он года на три постарше нас с Коренным, ему уже под двадцать пять, спокойно предложил:
— Давайте пристрелим его, товарищ старший лейтенант, и с концами.
— Нельзя этого делать, ребята, он же пленный. — И строго подытожил: — Ответит по закону. Коренной, отконвоируй пленного в штаб. Да смотри не своевольничай! Проверю! — Это. уже был строгий приказ, а не уговоры и разъяснения.
Немец со страхом следил за нашим разговором, ожидая своей участи. Коренной вскинул автомат на изготовку и зло крикнул:
— Ком!
Немец с опаской поднялся и, опустив голову, пошел впереди разведчика. Подошел и Морозов с остатками своего батальона. С интересом и злобой во взгляде проводили пехотинцы пленного немца. Мы присоединились к пехоте, и все вместе пошли под пули таких же, как этот, брать очередное село.
Не растерялись
Заканчивался март. Продолжая весеннее наступление, перед рекой Ингул мы встретили новую линию обороны немцев. Одолеть ее у нас уже не было сил.
Пару дней назад мы форсировали небольшой приток Ингула. Той темной ночью по-весеннему разбухшая река поглотила много плотов с нашими солдатами и орудиями. В кромешной темноте бросались мы в быстрый ледяной поток, который буквально кипел от разрывов снарядов и мин. Пулеметные вихри хлестали нас со всех сторон. Осветительные ракеты врага раз за разом выхватывали из темноты множество плывущих, высвечивая своим мертвенно-бледным отсветом взвихренные разрывами столбы воды, дыбом встававшие плоты, и снова все погружалось в темень. Оставшиеся в живых, изо всех сил преодолевая течение, плыли в одиночку и остервенело гребли на уцелевших плотах, устремляясь к тому берегу. Но и там нас ждало не спасение, а жестокая схватка с врагом. Ощутив под ногами твердь, мы выскакивали из воды, пригибаясь бежали, стреляя на ходу, теснили врага, занимали плацдарм…
Нелегко давались нам и сухопутные рубежи. И вот теперь остатки батальона Абаева, человек пятьдесят, до полуночи пролежали перед немецкими окопами под секущим огнем пулемета, не решаясь лезть на рожон.
— Что-то у немцев подозрительно: стреляет только один пулемет, — говорю Абаеву, — пошли-ка ребят проверить, не снялись ли они.
Я опять с комбатом Абаевым, поддерживаю его батальон своей батареей, мог бы и сам послать разведчиков, да некого посылать, всех повыбило, на моем НП нас трое: Абаев, я и мой последний связист.
Разведчики доложили, что немецкие окопы пусты. Решаем с Абаевым свернуть батальон, обойти стреляющий пулемет справа и направиться в Сидневку — деревушку на берегу Ингула, пока немец не успел закрепиться там.
— А ты — бегом на батарею, — посоветовал мне Абаев. — Если немцев в Сидневке нет, дам тебе по радио сигнал «Двигай», и ты прямо с орудиями приезжай в Сидневку.
Едва мы привели гаубицы в походное положение, как от Абаева по радио поступил сигнал «Двигай». Значит, немцев в деревне нет — переправились за Ингул, а батальон Абаева уже прибыл в деревню. Сажусь в головную, уже выехавшую на дорогу машину с орудием, и мы всей батареей пускаемся в путь к Сидневке.
Светает. Смотрю на карту: сейчас минуем еще одну балку и за бугром — Сидневка. Теперь все мое внимание вперед, на дорогу. Тяжело груженная машина с передком и гаубицей на прицепе медленно преодолевает взгорок. Уже видно, как где-то далеко-далеко впереди засинели поля, потом, ближе, блеснула река, и вскоре из-за капота машины выплыли домики Сидневки. А когда мой тяжелый трехосный «Студебеккер» почти полностью выехал на бугор, внизу-впереди в двухстах метрах выросли крайние хаты деревни, плетни и, ближе к нам, огороды. Освободившаяся от снега земля уже подсохла, на голых огородах резко проступают травянистые межи.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});