Читать интересную книгу Мир на краю бездны - Александр Шубин

Будет ли СССР придерживаться оборонительной стратегии? В ответ на тост за мирную сталинскую внешнюю политику, Сталин возражает: «Разрешите внести поправку. Мирная политика обеспечивала мир нашей стране. Мирная политика — дело хорошее. Мы до поры до времени проводили линию на оборону — до тех пор, пока не перевооружили нашу армию, не снабдили армию современными средствами борьбы. А теперь, когда мы нашу армию реконструировали, насытили техникой для современного боя, когда мы стали сильны — теперь надо перейти от обороны к наступлению.

Проводя оборону нашей страны, мы обязаны действовать наступательным образом. От обороны перейти к военной политике наступательных действий. Нам необходимо перестроить наше воспитание, нашу пропаганду, агитацию, нашу печать в наступательном духе. Красная Армия есть современная армия, а современная армия — армия наступательная»[963].

Для «оборонцев» речь Сталина 5 мая — серьезная проблема. Г. Городецкий считает, что ее «нужно анализировать на фоне усиливающегося конфликта с военным руководством, которое оказывало давление, требуя перехода к решительным действиям»[964]. Такие конфликты Сталин разрешал посредством НКВД. С 1937–1938 гг. никакой почвы для конфликта Сталина с военным руководством не было и быть не могло. Сталин и без того решительно перебрасывал на запад армию за армией. Доказательством «усиливающегося конфликта» являются показанные Г. Городецкому Л. Безыменским воспоминания Н. Лащенко о рассказе Тимошенко о беседе со Сталиным на повышенных тонах. Очень убедительно. Такой тройной пересказ может привести к полному искажению контекста. Вроде бы Сталин ругал Тимошенко и даже угрожал ему расстрелом за то, что тот провоцирует войну. Досталось и Жукову. Бросаются в глаза такие фразы Сталина, которые вспомнил Лащенко (их, правда, не слышавший, но слышавший версию Тимошенко): «Если вы будете там на границе дразнить немцев, двигать войска без нашего разрешения, тогда головы полетят, имейте в виду». Санкционируя движение войск к границе (без санкции Сталина такое выдвижение было невозможно), вождь требовал четкого выполнения своих указаний, боясь «спугнуть» противника. За малейшие отклонения от инструкций генералам действительно могло доставаться[965]. Г. Городецкий, вероятно, пал жертвой версии, которая сознательно распространялась советской разведкой и соответственно отложилась в источниках. П. Судоплатов вспоминал: «мы подкинули дезинформацию о том, что якобы Сталин выступает последовательным сторонником мирного урегулирования соглашений, в отличие от военных кругов СССР, придерживающихся жестких позиций военного противостояния Германии»[966].

Г. Городецкий считает, что «все ссылки Сталина на войну как на средство для распространения революции проистекали из „страха перед войной“ и имели исключительно оборонительное звучание»[967]. Хорошо, что Г. Городецкий не применил эту смелую гипотезу к Гитлеру, а то фюрер стал бы первым из миротворцев. Но предположим, что Сталин действительно пугал всех революционной войной, боясь нападения на СССР, брал империалистов на испуг. В 1930-е гг. разговоры о революционной войне стали все реже слетать с уст вождя. Значит ли это, что Сталин перестал бояться войны? Мы видели, что нет. Пока подъем мировой революции зависел не от Сталина, а от рабочего класса стран Запада, Сталин и Коминтерн призывали пролетариев к выступлению. Затем, когда «расширение социализма» стало отождествляться с расширением границ СССР, Сталин стал высказываться «оборонительно», но действовать все более наступательно.

Все же и Г. Городецкий признает, что советские стратегии предусматривали «превентивные действия. Нацеленность на превентивный удар была лишена агрессивной направленности, поскольку он считался законным лишь в случае начала мобилизации и развертывания войск противником»[968]. Это значит, что версия В. Суворова является «мифом» (как характеризует ее Г. Городецкий) лишь отчасти. Во-первых, конечно, в ее эмоционально-идеологической части, о чем мы уже говорили. В обстановке 1939–1941 гг. можно говорить об агрессивности антигерманских намерений Сталина только признавая миролюбие Гитлера. Во-вторых, не Сталин определял сроки подготовки к войне. Германия была мобилизована, признаки развертывания ее сил на востоке были уже в 1940 г. Так что моральное оправдание для «превентивного удара» налицо, и если бы книга Г. Городецкого называлась не «Миф „Ледокола“» (требование конъюнктуры), а, скажем, «Полет Гесса» (которому в книге посвящено больше места, чем собственно В. Суворову), то израильский автор мог бы признать, что объект его критики частично прав.

Полет Гесса и вообще неясность англо-германских отношений осложняли принятие решений в Москве. Одновременно с поступлением тревожных сигналов о переброске войск на восток (а не в сторону Англии) возникли опасения, что Гитлер вообще может договориться с британцами о мире. Такой мир мог быть прелюдией к нападению — прежде чем начинать вторжение в СССР Гитлеру не лишне было бы развязать себе руки на Западе. «Уже в начале марта 1941 г. советскому правительству по разведывательным каналам стало известно, что Гитлер отказался от планов вторжения в Великобританию»[969]. При этом Сталин не знал, что Гитлер увязывает нападение на СССР с задачей победы над Великобританией. Не знали этого и англичане, только усиливая своими высказываниями подозрительность Сталина. Посол С. Криппс в марте 1941 г. предлагал такой сценарий: «если Гитлер убедится, что он не сумеет победить Англию до того, как Америка сможет оказать ей помощь, он попытается заключить мир с Англией на следующих условиях: восстановление Франции, Бельгии и Голландии и захват СССР.

Эти условия мира имеют хорошие шансы на то, чтобы они были приняты Англией, потому что как в Англии, так и в Америке имеются влиятельные группы, которые хотят видеть СССР уничтоженным, и, если положение Англии ухудшится, они сумеют принудить правительство принять гитлеровские условия мира. В этом случае Гитлер очень быстро совершит нападение на СССР»[970].

10 мая один из ближайших сподвижников Гитлера Р. Гесс, перелетев на самолете в Британию, высадился на территории противника с парашютом. Он был немедленно арестован. В Германии Гесс был объявлен перебежчиком. Но некоторое время в СССР не знали, чем вызваны эти события. То ли Гесс сошел с ума, то ли это — хитрая игра Гитлера, которая может кончится внезапным заключением англо-германского мира.

Молотов рассказывал: «когда мы прочитали об этом, то прямо ошалели! Это же надо! Не только сам сел за управление самолетом, но и выбросился с парашютом, когда кончился бензин… Гесс назвал себя чужим именем. Чем не подвиг разведчика?! Сталин спросил у меня, кто бы из наших членов Политбюро способен решиться на такое? Я порекомендовал Маленкова, поскольку он шефствовал в ЦК над авиацией. Смеху было. Сталин предложил сбросить Маленкова на парашюте к Гитлеру, пусть, мол, усовестит его не нападать на СССР. А тут как раз и Маленков зашел в кабинет. Мы так хохотали, будто умом тронулись…» Комментируя эту веселую сцену, М. И. Мельтюхов пишет: «Но смех смехом, а ситуация становилась все более запутанной; для того, чтобы разобраться в ней, требовалось время. Вероятно, именно в эти критические дни в Кремле было решено отложить советское нападение на Германию, запланированное на 12 июня 1941 г. Вместе с тем полностью прекратить военные приготовления было, скорее всего, невозможно, не ломая полностью все расчеты и планы. Поэтому начавшееся 13–22 мая сосредоточение советских войск на Западной границе было замедлено и проходило при сохранении мирного графика работы железных дорог»[971].

Но именно 13 мая началось выдвижение на запад армий стратегического резерва. Это произошло уже после полета Гесса. Так что полет мог вызвать не замедление выдвижения войск, а его начало. Вся история с Гессом могла смущать советское руководство только до 20 мая, когда на Крит, занятый британцами, посыпались немецкие парашютисты. Стало ясно, что англичане и немцы не договорились, и война между ними выходит на новый виток. После этого выдвижение советских войск стало проходить уже в более спокойном режиме.

Замедление движения советских войск было связано скорее с военно-стратегическими обстоятельствами, чем с политическими. Военная тревога мая началась до того, как советское командование успело перебросить достаточное количество войск для подготовки упреждающего удара. Пришлось придерживать войска в резерве. Сообщения о грядущем нападении при всей их серьезности казались странными. Гитлер перебрасывал войска, но все же их было еще мало, и направлялись они не туда, куда ожидалось. Сталин отнесся к предупреждениям разведки серьезно, предпринял важные политические шаги, а разведка — подвела. В середине мая никто на СССР не напал (никто же не знал, что Гитлер просто перенес сроки). Отсюда отношение Сталина к дальнейшим сообщениям источников о нападении 22 июня. 16 июня Меркулов передал Сталину сообщение тех же источников, что сигнализировали о возможности нападения в мае: «Все военные мероприятия по подготовке вооруженного выступления против СССР полностью закончены, и удар можно ожидать в любое время»[972]. Сталин грубо обругал эти источники. Его принято осуждать за это. А почему Сталин должен был верить людям, которые передали стратегическую дезинформацию в мае? «Сталин был раздражен, как видно из его хулиганской резолюции на докладе Меркулова, не только утверждениями о военном столкновении с Гитлером в ближайшие дни, но и тем, что „Красная капелла“ неоднократно сообщала противоречивые данные о намерениях гитлеровского руководства и сроках начала войны»[973].