Читать интересную книгу Остров Буян - Степан Злобин

— Что ж я — невольник? Колодник я, что ли?! — воскликнул Мошницын в растерянности и негодовании.

— Не мало дите ты, Михайла! — сказал дружелюбно Устинов. — Тебя от напасти блюдут, ан ты же в обиде!.. Прощай покуда!

— Пошли! — отозвался Неволя.

И вся толпа вышла из Земской избы, кроме двух десятков стрельцов, разместившихся в горницах с саблями и бердышами…

По темной улице, без шума, в молчании небольшой отряд направился к Гремячей башне. Невдалеке от башни стрельцы рассеялись, прижимаясь к заборам домов…

От молчаливой башни послышалась одинокая, то ли озорная, то ли тоскливая песня троицкого звонаря Агафоши:

Как ударюсь во доску,Разобью печаль-тоску,Горе горькое порушуДа с тоскою выбью душу…— А на кой тебе душа,Коль ты с рожи хороша!..

Вверху в окне башни метался огонь…

С соседней улицы послышался в мертвенной тишине топот бегущего человека. Вот слышно, как тяжело, со стоном рвется дыхание из его груди…

Подбежав к двери башни и не видя крадущихся стрельцов, поп Яков выкрикнул:

— Агафоша, открой! Отвори!..

— Ты, батюшка? — осторожно спросил звонарь.

— Я, я… живее!..

Брякнул засов. Поп скользнул в башню и торопливо промчался мимо Агафоши вверх по узкой каменной лестнице…

В тот же миг в двери башни снаружи вцепился десяток стрелецких рук… Агафоша с ножом в сердце свалился у двери. Через него шагнули Абрам и Неволя…

Поп еще поднимался во мраке по каменным узким ступеням. Вот он взялся за кольцо. Ему послышалось за спиной осторожное шарканье многих ног…

— Кто там?! — тревожно воскликнул он. — Ты, Агафошка?

— Я, — громко ответил Неволя.

— Левонтьич! — воскликнул поп в безотчетном испуге.

«Не отмыкай!» — хотел выкрикнуть он, но горло перехватило и сжало. Ноги его подкосились, он схватился рукой за дверное кольцо и, чувствуя в темноте, что кто-то стоит в двух шагах от него, снова в ужасе крикнул не то, что хотел:

— Левонтьич!

Железная несокрушимая дверь сама тяжело распахнулась… Сбив с ног попа, топча его сапогами, в башню рванулась ватага стрельцов с обнаженными саблями. Удар головой в живот опрокинул хлебника. Не дав ему встать, на него навалился десяток красных кафтанов.

— Харлашка! Серега-а! — крикнул Гаврила.

Сергей Пяст с каленым железным прутом кинулся на толпу стрельцов. Звериный рев вырвался разом из нескольких глоток. Стрельцы, обожженные орудием пытки, бросились на Серегу. Пяст бил их по головам, защищаясь длинной тяжелой железной цепью. С лестницы тоже слышались звуки схватки: там в темноте бились с неравною силой приверженцы хлебника…

Иван Нехорошка, во мраке хватая стрельцов за ворот, бил их о стену головой и сбрасывал с лестницы вниз, где они увлекали других своими телами…

В башне ударил выстрел. Тогда один за другим в ответ грянули два пистолетных выстрела с лестницы… Из башенной двери фонарь осветил ступени. Нехорошка корчился у двери, схватясь за живот… Стрельцы, теснясь, лезли наверх.

— Стой тут, робята! — скомандовал им Неволя и снова скрылся за дверью.

Убитый Серега Пяст попал головою в угли, и волосы с треском вспыхнули на его голове, распространяя смрад. Очнувшийся от забытья после пытки Иван Чиркин безумно водил глазами, не умея понять, что творится.

Томила Слепой, освобожденный стрельцами, в поспешности и смятении натягивал вытертый кафтанишко прямо на голое тело…

— Слава богу, до пытки поспели, Томила Иваныч? — покровительственно спросил Устинов, похлопав его по спине.

— Попа-то спрысни водой — затоптали беднягу! — с сочувствием произнес Левонтий Бочар.

Один из стрельцов взял ведро и облил холодной водой неподвижно лежавшего на полу священника.

— Отворяй казематы, иди, там люди томятся, — послал Чиркин Неволю, уже поняв, что случилось. — А мне дай кафтан. Так негоже…

Рассвет уже пробивался в башенное окно. Поп Яков очнулся на скамье у стола, куда сунул его один из стрельцов… Мутным взглядом обвел он башню. Увидел связанного Гаврилу с кляпом во рту, Ивана Чиркина, которому двое стрельцов осторожно напяливали стрелецкий кафтан, мертвого пана Юрку, Сергея Пяста, лежавшего головой в горящих углях, съеженного и ошарашенного Томилу в темном углу, бледного, но нагло ухмыляющегося Захарку, освобожденного из каземата прежде, чем хлебник успел его пытать.

Взгляд попа скользнул по беспорядочной куче расспросных листов на столе… Что в них?! Поп схватил их и кинул на горячие угли. Огонь осветил лицо мертвого Пяста…

— Не лезь, поп, в мирские дела! — крикнул Гречин и ткнул его кулаком в шею.

— Пора заутреню, батюшка, петь. Шел бы в церковь! — сказал Устинов и, взяв попа за руку, свел по лестнице вниз…

— Гаврилку куды? — спросил Гречин.

— На подворье в особую келью, — коротко приказал Неволя. — Кляп изо рта не вынать… Поспешайте до света…

После всех, перешагнув через труп звонаря Агафоши, вышел из башни Томила Слепой. На лестнице в странных, нелепых положениях лежали тела чеботаря Артемия и зелейщика Харлашки.

Рассветная белизна покрывала город. Утренний ветерок разносил черные тучи, так и не разразившиеся грозой…

Томила долго стоял у двери, запятнанной кровью Агафоши… Какая-то пустота была у него в груди…

«Куда идти?.. Для чего идти?.. Что дальше делать?..»

Соборный колокол прогудел первым тяжелым ударом.

Боком, боком промчалась по серому небу без крика необычайно молчаливая галочья стая…

Томила снял шапку, чтобы перекреститься, но вместо того вдруг крепко прижал ее к лицу и, не глядя, спотыкаясь, побрел вдоль улицы, сам не зная куда, без цели и смысла. На пути его попалась бревенчатая стена какого-то домишка. Томила прильнул к ней и так молча остался стоять, не решаясь взглянуть в лицо наступавшего дня…

6

Город был окружен кольцом.

От Московской дороги на север до самой Великой стояли стрельцы и дворянские сотни Мещерского и Хованского. Они отрезали Новгород, Порхов и Гдов. От Московской дороги на юг, перерезав Смоленскую, стали лужские Казаки, и, наконец, перейдя Великую, замкнули кольцо заонежские солдаты, отняв дорогу на Изборск и на Остров.

В последние дни по городу шел слух о том, что крестьяне пригонят скот на убой и большой обоз хлеба. Теперь все надежды пропали…

Народ бранил за оплошность всегородних старост. В толпах, сбиравшихся по перекресткам, ворчали, что старостам вместо усобицы надобно было подумать о ратных делах.

Бранили Гаврилу за то, что не занял раньше Пантелеймоновский монастырь…

Народ ждал новых лишений.

Когда ударил сполох, все были заранее в сборе на Рыбницкой площади.

Перед смятенной толпой выступил прежде других пятидесятник Неволя. Он был выборным от стрельцов и сидел во Всегородней избе все время с начала восстания, как Томила Слепой, как Михайла Мошницын, как выборные стрельцы Прохор Коза, Максим Яга и другие.

Народ знал Неволю как одного из вожаков восстания.

— Братцы! — воскликнул Неволя. — Пропадаем, братцы. Нечем дыхнуть. Повсюду стрельцы да пушки… Пришло с государем мириться!..

Поп Яков и Мошницын в смятении переглянулись. Стрелец Копыто схватился за саблю, но в народе раздался ответный клич:

— Пропадаем, Ефим. Дыхнуть нечем!

И Неволя, ободренный народным кличем, осмелел:

— Величался Гаврилка Демидов, лез в старосты, а зачем лез Гаврилка? Для бездельной корысти, — сказал Неволя. — Пришла на город беда, прилезли солдаты. Где же наши старосты, господа? Где воевода народный?! Пьяный лежит Гаврила! До чего допился — Томилу Слепого за боярина принял, хотел пытать! Куда его деть? В тюрьму его, братцы! Город он пропил!..

— Брешешь ты! — крикнул Михайла, поняв, что случилось во Всегородней избе.

— Молчи, кликун! — заорал Захарка на кузнеца. — Загубили мир, да и беситесь, как собаки!

Михайла сжал кулаки, услышав слова Захарки.

— Помолчи, Михайла, — успокоил поп Яков, — не распаляй народ: после скажешь…

А Неволя Сидоров продолжал:

— Как началась гиль, уговаривал я вас, братцы, не делать насильства и всякого худа. Гнали меня, не слушали. Вижу — народ велит встать с ружьем, и я встал. Измены кто от меня видел? И я за народ стоял по стенам и в бой не по разу вылазил, с дворянами бился, грех приимал… Во всем был в думе с заводчиками, а ныне, братцы, что делать нам, городу?

— Сказывай, как ты мыслишь! — крикнули из толпы старых стрельцов.

Народ слушал Неволю не потому, что был он умен, не потому, что его любили и знали, а потому, что Неволя сегодня читал в сердце народном и говорил то, что думал смятенный, напуганный окружением города и усталый от осады народ.

Неволя сказал, что мыслит «обрать новых старост», которые спасут город от царского гнева и помирят с царем.