– Кто в хорька перекидывается? Сама ты – хорек ушастый! – От обиды он, казалось, готов был расплакаться. Мне, пожалуй, пора было вмешаться.
– А в кого ты еще умеешь перекидываться? – спросил я у девчушки, отвлекая ее внимание и остренький язычок от Данилки. Она сразу повернулась ко мне, и ее глазенки засветились, изучая меня.
– Я же сказала – я двуликая. Заяц – мой второй лик. Но дедушка говорит, что я еще не один лик получу. Он говорит, я... талантливая. Вот. – Слово «талантливая» ей, по-видимому, очень нравилось.
– А дедушка твой тоже может перекидываться? – Я старался забросать девчушку вопросами.
– Дедушка уже старый. У него только три лика осталось – дедушка, лев и коршун. Да и те... – она пренебрежительно махнула ручкой, – ...дряхленькие.
– А раньше он много ликов имел? – не давал я ей передыху.
Она смущенно потупилась, словно ее поймали на хвастовстве, и тихо пробормотала:
– Нет, всего четыре. Только кот совсем плохо получался, а лев без гривы, а коршун зеленый...
– Да?.. А вот твой заяц – хорош! Прямо загляденье! – похвалил я.
Ее личико сразу засияло:
– Правда?!
Данила, конечно, тут же встрял.
– Ага! Только здоровый, как телок, и зубы на лопаты похожи...
Напрасно он так. Девчонка обиделась. Повернувшись к нему, она распахнула свои глазки, набрала полную грудь воздуха и, задержав дыхание, лихорадочно придумывала, как ему отомстить. Наконец она, не в силах уже больше удерживать воздух внутри, выдохнула:
– Сам... хорек!
– Так, – немедленно вмешался я, – ты, Данила, перестань ее дразнить. Я сам видел, что заяц тебе очень понравился. А ты, Сонюшка, не смей обзывать старших! Данила старше тебя и никакой не хорек, а очень симпатичный мальчик!
Девчушка повернулась ко мне, уперлась в меня взглядом и, запинаясь, переспросила:
– Ты... как меня назвал?
Я слегка растерялся.
– Сонюшка... А что, так тебя называть нельзя?
– Нет, называй, пожалуйста. Меня так еще никто не называет. – Она наклонила головку, на секунду задумалась, а потом на ее личико вернулась довольная улыбка. – Мне нравится...
– Тогда ты мне, Сонюшка, расскажи, много у вас в деревне народу живет? И что, все умеют в кого-то перекидываться?
– А пойдемте со мной! Я вам все покажу и со всеми познакомлю! Пойдемте! – Она вскочила на ноги, обхватила одной ручкой Данилу за шею, другой уцепила меня за майку и с неожиданной силой потащила за собой. Данилка от неожиданности повалился в траву, а я расхохотался.
– Пойдем, пойдем... и не надо нас тащить.
Я встал на ноги, отряхнул майку и трусы вскочившего Данилы от налипших травинок и, ухватив барабан нашей новой знакомой за свисавший ремешок, кивнул ей:
– Веди...
Она вытащила из травы молоток и толкушку и, зажав их в кулачках, запрыгала на одной ножке к ближней опушке леса. Мы с Данилой двинулись следом за ней.
Миновав небольшой перелесок, мы вышли на засеянное поле, за которым виднелись высокие, крытые черепицей крыши над небольшими аккуратными домиками. Деревенька была небольшая. Вернее ее было бы назвать большим хутором, семьи на три-четыре. Скоро мы уже шагали по короткой улице, превращающейся по обеим сторонам от деревни в широкую проезжую дорогу. У одного из домов стояла невысокая, плотная, русоволосая женщина. Соня бегом припустилась к ней, заверещав на ходу своим высоким голоском:
– Мама, мамочка, посмотри, кого я в лесу нашла. Они такие смешные. Им мой заяц понравился...
Женщина заулыбалась, покачивая головой, подхватила подбежавшую Соню на руки и неспешным шагом двинулась навстречу нам. Подойдя, она опустила дочь на землю, забрала из ее ручек «барабанные палочки» и, продолжая улыбаться, молча стала нас разглядывать. Мы, в свою очередь, не спускали глаз с нее. Ее правильное лицо, обрамленное густыми, прямыми, темно-русыми волосами, показалось мне странно знакомым. Еще раз окинув ее пристальным взглядом, я понял, что она очень напоминает женщин, которые в санатории сидели за одним столом с пустоглазыми верзилами в пижамных штанах. Меня непроизвольно передернуло. Данила с удивлением посмотрел на меня.
– Меня называют двуликая Лайта, я мама вот этого зайчишки... – Женщина положила ладонь на темную головку Сони и выжидающе посмотрела на нас.
И тут вмешалась Соня. Она подскочила к нам и зачастила:
– Это вот – Данила, – она ткнула пальчиком в Данилкин живот, – а это – дядя Илья. Данила – очень смешной, особенно когда сердится, – она фыркнула смешком, – а дядя Илья назвал меня Сонюшкой... – Она метнулась назад к матери и, требовательно задергав ее за широкую юбку, потребовала ответа: – Правда красиво, правда?..
– Правда, правда... – улыбнулась мать. – Только, раз уж ты привела гостей, давай-ка сама их и принимай. Покажи, где можно умыться, покорми, приготовь постель на ночь...
– А ты мне поможешь? – Девчушка испуганно смотрела на мать.
– Ну конечно, я тебе помогу, – серьезно ответила та, однако улыбка продолжала прятаться в ее губах. Девочка сразу стала очень серьезной, можно даже сказать, торжественной. Она сделала шаг в нашу сторону, с достоинством поклонилась и важно произнесла:
– Гости дорогие, прошу в наш дом. Мы озаботимся вашим отдыхом, вашей пищей, вашими удобствами. Вам будет хорошо. – При этом она своей маленькой ручкой сделала плавный приглашающий жест в сторону дома.
Данила почесал свой лохматый затылок и качнулся вперед, собираясь двинуться к дому, но я удержал его, положив руку на его плечо. Он вопросительно стрельнул глазом в мою сторону. Я скорчил совершенно серьезную рожу и старательно повторил поклон Сони. Данила, спохватившись, тоже неуклюже поклонился.
– Спасибо, маленькая хозяйка, за предложенное гостеприимство. Мы идем издалека и далеко, поэтому с радостью и благодарностью примем твою заботу о нас. – Я старался придерживаться взятого Соней торжественного тона.
После моих слов двуликая Лайта несколько ошарашенно посмотрела на нас, зато мордашка Сони стала совершенно счастливой. Потеряв всю свою торжественность, она подскочила к нам, схватила нас за руки и потащила к дому. Улыбаясь, мы двинулись за ней. Ее здоровенный барабан колотился о мою ногу.
Таким порядком мы поднялись на крыльцо. Соня выпустила наши руки и налегла на тяжелую деревянную дверь, потемневшее полотно которой было изрезано простенькой резьбой. Дверь отворилась, и мы вошли в прохладу небольшой прихожей.
– Ваша комната наверху, под крышей. Там у нас останавливаются все гости, – снова зачастила Соня. – Вот тут у нас туалет, – она указала своим крошечным пальчиком на неприметную дверь в дальнем конце прихожей, – там можно умыться и пописать. Кушать мы будем в столовой, пойдем я сразу покажу... – И маленькая стремительная ракета рванула по небольшому коридору в глубь дома. Мы поспешили за ней и услышали тихий, довольный смех за спиной. Я оглянулся, мама Сони стояла в дверях и, улыбаясь, качала головой.
Столовая была довольно просторной, с большим обеденным столом посередине и резным буфетом у одной из стен. Широкое окно выходило на улицу.
– Ужинать мы будем через... – Соня стрельнула глазами на мать, и я заметил, как она исподтишка показала два растопыренных пальца, – ...через два часа. А сейчас я провожу вас в комнату.
Когда мы проходили через прихожую к лестнице, ведущей наверх, Данила вдруг проворчал:
– А почему ты, заяц, говоришь «ужинать»? Мы еще и не обедали.
Соня немного притормозила и с достоинством ответила:
– Еда вечером называется ужин. Такие большие мальчики должны это знать. Если вы не обедали, значит, за ужином съедите побольше. – Потом она выразительно пожала плечами и добавила: – Не станем же мы изменять название еды из-за того, что ты не соблюдаешь режим.
Данилка вдруг покраснел, а я чуть не расхохотался. Хорошо, что в этот момент мы достигли дверей предназначенной нам комнаты.
А комната эта удивительно походила на ту, в которой я останавливался, когда приезжал к Ворониным на дачу. Расположена она была также под крышей, также была обита желтой сосновой доской и янтарно светилась в лучах вечернего заходящего солнца. Только вид из небольшого окна показывал не розовые Светкины кусты и не соседний, навсегда недостроенный коттедж, а чистую улочку и поле с колышущимися колосьями на нем. Да еще в этой комнате стояли две узкие кровати. Мы с Данилой вошли в комнату, а сзади раздался голос Сони: