Томас поднялся по лестнице на второй этаж, откуда стали видны двери со стеклами, ведущие в конторские помещения. Армана он нашел в его кабинете, который перешел от отца к сыну, когда вследствие прискорбных событий кресло за столом основателя дела опустело. Худое аристократичное лицо Армана казалось напряженным. Томас знал, что друга угнетает безнадежное состояние здоровья отца. Когда секретарь провел посетителя внутрь, Арман бросил взгляд на каминные часы.
– Ты сегодня рано, – сказал он. – Проголодался?
Томас сразу перешел к делу.
– Арман! Могу я попросить тебя об услуге?
Тот откинулся на спинку кресла и просунул большие пальцы рук в кармашки на груди своего шелкового жилета.
– Конечно можешь. С радостью помогу.
– Не торопись, друг мой. То, что я у тебя попрошу, может оказаться тебе не по душе, но я надеюсь, что ошибаюсь.
– Да, слушаю.
– Я хочу поговорить о Жаклин Честейн. Как ты знаешь, ее бизнес прогорел. Мне кажется, что она на грани нищеты. С твоей стороны было бы великодушно позволить ей жить в квартирке до тех пор, пока она не сможет встать на ноги.
Арман сделал легкомысленный взмах рукой и сказал:
– Она достойная женщина.
– Я рад, что ты так думаешь, – сказал Томас. – Я сегодня утром с ней разговаривал. Кажется, планы на будущее у нее довольно туманны. Она отправляется жить к своей сестре и ее мужу в Ричмонд, надеется, что сможет найти работу в местной шляпной мастерской.
Арман терпеливо слушал. Томас подозревал, что друг, который знал его с детства, уже предвидит содержание просьбы.
– Я вот думаю, не найдется ли в твоем магазине места в соответствии с ее навыками и умениями. Я не разбираюсь в дамских шляпках, но то, что я видел в ее магазинчике, когда забирал обруч в подарок Регине…
Арман подался вперед и оперся руками о столешницу.
– Я бы хотел предотвратить ее разорение, но не смог.
– Ты не в ответе за других…
– Я не о том, я о намеренном заговоре с целью бойкотировать торговлю миссис Честейн. Кто-то рассылал анонимки, распуская грязные слухи. Они упали на хорошо удобренную почву – последствия бойкота ты видел собственными глазами.
Арман расправил плечи, обтянутые хорошо сшитым костюмом.
Томас почувствовал, что краснеет.
– Какие письма?
– Очень некрасивые письма, которые навредили не только успеху ее магазинчика, но и ей лично. Бедняжка в нашем городе стала персоной нон грата. Она теперь живет почти затворницей.
– Почему я ни о чем не знаю?
– А чего тут знать?
– Ты знаешь, кто писал письма?
Арман не отвел взгляда.
– Догадываюсь.
– Кто?
– Я никогда тебе не лгал, Томас, так что не спрашивай.
– Но ты знаешь?
– У меня очень серьезные подозрения на сей счет. Ладно, что касается твоей просьбы, то я с радостью дам миссис Честейн работу. Мы сможем использовать ее таланты модельера. Я и раньше подумывал о том, чтобы предложить ей место у себя, но при сложившихся обстоятельствах… с ее репутацией… я не думал, что она захочет оставаться в Хоубаткере. Так что же, мне следует с ней поговорить?
– Да. Спасибо, Арман.
Томас задумался, перебирая в голове всех, кто мог бы захотеть навредить такой милой женщине, как Жаклин Честейн. Надо будет, вернувшись домой, спросить у Присциллы. Она член всех женских организаций округа, поэтому в курсе городских сплетен. Если он узнает имя мерзавца…
Они обменялись рукопожатиями. Томас хотел было высвободить свою руку, но Арман сжал ее крепче.
– Томас! Друг мой! Я советую тебе не пытаться выяснить, чья это работа.
Удивленный, Томас уставился на него.
– Почему? Кто бы это ни был, мерзавца следует выжить из города.
Арман отпустил руку друга.
– Надеюсь, сегодня мы пообедаем? Я заеду к миссис Честейн по дороге в отель «Ферфакс» и сообщу тебе ее ответ.
– А я постараюсь узнать имя негодяя. Я сейчас еду домой и расспрошу Присциллу. Она наверняка знает, кто за всем этим стоит. Моя жена много сделала, чтобы поддержать миссис Честейн на плаву. Она, я думаю, купила у нее не меньше дюжины шляпок.
– Серьезно? – тонкие брови Армана приподнялись. – Как великодушно с ее стороны. Итак, в час дня в отеле «Ферфакс».
Томас пустил лошадь в галоп и проскакал по Хьюстон-авеню уже полпути, когда внезапно так резко дернул поводья коня, что тот едва не встал на дыбы. Шокирующий холод подобно ледяной воде пробежал у него по спине. Боже правый! Присцилла! Это она писала письма. Стоило задать вопрос: «Кому может захотеться выжить Жаклин Честейн из города?», – как ответ напрашивался сам собой. Томас вспомнил странное поведение и многозначительные предупреждения Армана, вспомнил слова Жаклин: Есть определенные обстоятельства, которые, как мне кажется, помешают этому. Томаса озарило: его мстительная, злопамятная, ревнивая женушка и есть тот «мерзавец».
Присцилла! Его безмозглая супруга, которая считает себя выше владелицы магазина, в то время как у той имеется достаточно благородства и доброты, чтобы скрыть низость клиентки от ее мужа. Томас был уверен, что Жаклин подозревает Присциллу. Ему вспомнились счета за шляпки, которые жена приобретала ради того, чтобы обмануть его и других, чтобы никто не догадался, чья рука держит источающее яд перо. Скорее всего, в руки Жаклин попало одно из анонимных писем, и она сравнила его почерк с почерком на чеках Присциллы. Без сомнения, Арман проделал то же самое. Присцилла, конечно же, старалась изменить свой почерк, но от замысловатых завитушек избавиться было не так уж просто.
Томас ударил коня коленями и постарался дышать глубже, унимая свою ненависть. Он должен быть осторожен в обращении с Присциллой. Он должен помнить, что она – мать его детей и до сих пор оплакивает смерть Дэвида. Он обязан побеспокоиться об интересах Вернона и Регины. Нельзя, чтобы они страдали, видя, как ссорятся их родители. Дети уже с грустью убедились в том, что их родители не настолько счастливы в браке, как родители их друзей. Супруги из Уориков и Дюмонов жили душа в душу. Того же о нем и Присцилле сказать было никак нельзя.
Но у Присциллы не должно сложиться впечатления, что вся ее низость и подлость по отношению к неповинной женщине безнаказанно сойдет ей с рук. Он найдет способ хорошенько ее наказать.
Глава 84
В тот же день почил в мире восьмидесятитрехлетний Анри Дюмон. Последние слова умирающего были обращены к стоявшему в изголовье его кровати Джереми.
Первым осознав, что тот умер, Джереми осторожно прикоснулся рукой к его лбу и произнес: