рыдания не помешали мне говорить. – Как вы могли его бросить?
Лицо его дрогнуло от боли. Саммерин молчал.
– Мы возвращаемся за ним.
– Тисаана, мы пытались. Не один раз. Его захватила Нура. Приговорила к Илизату.
Я закрыла глаза.
Эта боль посрамила всякую другую.
– Нет, – выдавила я.
Мой любимый заперт в тюрьме, пожирающей его разум, выворачивающей наизнанку самые страшные воспоминания. Драгоценнейшая из душ в ужаснейшей из темниц. От этой мысли хотелось вырвать себе сердце. От этой мысли хотелось сжечь весь мир.
– Тисаана, мы придумаем, как его вытащить, – пробормотал Саммерин, но гнев уже вскипел во мне и выплеснулся наружу.
– Надо возвращаться сейчас же. Сейчас же, Саммерин! – Я визжала. Я задыхалась. – Его нельзя оставлять там ни на секунду. Нельзя, мы не…
Рыдания заставили меня замолчать. Саммерин раскрыл объятия, и я, не думая, припала к нему, к надежной опоре. Я чувствовала, как его горе, его гнев смиряют мои.
– Мы его вытащим, – шепнул он мне в макушку.
Я отстранилась и взглянула за море. Бесконечный простор. Тысячи миль океана отсюда до Ары – тысячи миль между мной и Максом.
Я вспомнила прощальный поцелуй – как раз между бровями.
Я думала обо всем, чего ему не сказала. О жизни, которую мы с ним могли бы построить.
И о той, кто отняла его у меня.
Слов не было. Но я опустилась на колени и устремила взгляд за море, словно, если как следует постараться, могла через тысячи, тысячи миль дотянуться до него в Илизате.
И позволила своей горечи переплавиться в ярость.
Эпилог
Нура устала.
Она видела несколько коронаций. В детстве присутствовала на коронации отца Сесри. Потом на духовной коронации советников Сесри и, после нее, на официальной коронации Сесри. К счастью для себя и, возможно, для всех, коронацию Зерита она пропустила, но могла вообразить, что там творилось.
А эта… Эта была не похожа ни на одну из тех.
Она торжественно преклонила колени, позволив советнику возложить корону ей на голову, и в глазах толпы увидела не волнующую надежду, а окаменевший страх. Празднество, если кто-нибудь назвал его этим словом, прошло тихо и глухо, в робких шепотках. Разошлись рано. Так было лучше для нее. Нура никогда не умела праздновать. А сейчас на ней лежала такая тяжесть, что праздник казался пустой тратой времени.
Народ был в ужасе. И как иначе? Люди узнали, что на них идет войной мифическая раса, которую пятьсот лет считали вымершей. Что могло быть ужаснее – тем более что они уже убедились в реальности угрозы?
Сражение в Шраме отозвалось ужасными последствиями. Погибли почти все сиризены. Погибли десятки мирных – при обвале стен разлома и выстроенных над ними орденских зданий. Нура выжила чудом. Нура и…
Она мысленно отвернулась.
Уснуть она не могла. Стоило закрыть глаза, она видела опустошения, которые принесут на Ару фейри, если она не справится.
Встав с кресла, она подошла к зеркалу. Богатое изделие украшали золото и самоцветы. Во дворце всюду золото. Башни не назвать было особо гостеприимными, но она научилась видеть в них дом. Дворец – совсем другое дело. Ей казалось, что ее осуждают сами стены. А зеркало – наверняка. Смотревшая на нее женщина выглядела исхудалой, изнуренной. Под свободной ночной сорочкой виднелись шрамы ожогов. Новый тянулся по щеке к подбородку – памятка обвала. Теперь ей приходилось скрывать еще и хромоту, и не отступавшие уже три недели головные боли.
А все же… ей повезло.
В отличие от…
Она мысленно отвернулась. Нет. Надо пройтись.
Она накинула халат, запахнула поплотнее, чтобы прикрыть ожоги под горлом, и тихо вышла. Босые ноги шлепали по мрамору полов. Портреты на стенах провожали ее неодобрительными взглядами.
Она прошла в тронный зал. Зал был красив. Дальнюю стену украшали большие витражные окна. Днем они заливали все подкрашенным стеклами солнечным блеском. Сейчас на полы лился траурно-голубой лунный свет. Мир выглядел ледяным.
У подножия лестницы Нура остановилась и обернулась. Сердце на миг подкатило к горлу. Но она сглотнула и стала подниматься на возвышение. Медленно опустилась на трон.
С него открывался поразительный вид. Под ней лежал весь тронный зал, тончайшая мозаика полов. Окна ломали и разбивали на осколки лунные лучи.
И полная тишина. Если не слышать голосов призраков.
Изящная серебряная корона лежала рядом с троном. Нура взяла ее и надела на голову.
Так она сидела здесь днем. Тогда ее так трясло и колотило, что не осталось мыслей. Теперь мысли не шли из головы. И она не знала, что хуже.
Она твердила себе, что поступила правильно.
Фейри идут – хуже, они уже здесь. Они унесли жизни ее народа. Ара не выживет без сильного, решительного вождя. Она это знала. Знала костями.
Она поступила правильно.
Но здесь что-то таилось в тенях, нависало над ней. Уголком глаза она иногда видела – вот он стоит, Макс, и лицо такое же, с каким он слушал ее приговор.
Она запустила руку глубоко в карман, нащупала грубый шов. И там же – холодный осколок кристалла. Лед Морриган. Неограненный.
Она вытянула руку, взглянула на ладонь с ожерельем и вспомнила подарившую его женщину. Та женщина ее любила – как никто больше не любил. Любила, когда она так нуждалась в матери.
Будь эта женщина жива, она бы не полюбила нынешнюю Нуру. После того, что она сделала с ее сыном, – нет.
Может быть, Нура и не заслуживала любви. Может быть, любовью тоже придется пожертвовать.
Она отбросила эту мысль. Сжала пальцы в кулак и давила, давила, пока кристалл не хрустнул, порезав ей ладонь. Когда она разжала руку, на ней лежали окровавленные осколки.
Она уронила их на пол.
И сказала себе, что поступила правильно.
Это все не зря. Это ради спасения страны. Ради победы в войне. Такова цена. За это она сражается. Это могущество.
Но сейчас, одинокая в лунном сиянии, над осколками прежней жизни, Нура не чувствовала себя могущественной. Она чувствовала себя пустым местом.
Конец второй книги
Благодарности
Я, чокнутая, записала здесь лишь немногие имена, и ты, Натан, всегда будешь первым и главным. Спасибо за то, что ты любовь всей моей жизни и такой невероятный партнер; за то, что буквально не даешь мне умереть, пока я схожу с ума над книгами, и даришь воистину (воистину!) невероятную широту и глубину громадного вдохновения; да и просто за то, что ты самый крутой на свете. Ты – лучшее, что