Известно, что Инициативная группа возникла весной 1969 года после майского ареста Петра Григорьевича Григоренко в Ташкенте, а вслед за ним вскоре и Ильи Габая. Но разговоры и планы её создания относятся к более раннему времени. Я не был свидетелем очень важных разговоров, а только знал о них с чужих слов. О том, что несколько человек — почему-то мне сейчас помнятся Красин и Горбаневская — обсуждали возможность создать постоянно действующую легальную организацию. Другое дело, что фактически получилось так, что — не при КГБ будь сказано — органом этой легальной организации, Инициативной группы, стала нелегальная «Хроника текущих событий». Но это позже. Дело в том, что «Хроника» старше Инициативной группы. Но замышлялась Инициативная группа тоже давновато. На моих глазах инициатором этого дела был Пётр Григорьевич Григоренко. Мы собрались у него в доме. И ты была и даже приняла очень активное, не по чину — я шучу, конечно, — участие, ухитрившись схватиться, сцепиться с Петром Григорьевичем. А он вообще к таким личным столкновениям относился очень болезненно, был неохоч к таким вещам. Тем более, тебя он видел едва ли не впервые. Я помню, как один раз, схватившись из-за чего-то с Якиром, он — старый человек — вышел на кухню, и у него от волнения прямо в раковину хлынула из носу кровь. Итак, был Пётр Григорьевич, Пётр Якир, Красин, Юлиус Телесин, Борис Цукерман и я. Почти не сомневаюсь, что был Сергей Ковалёв. Может, Великанова. Тогда был посажен Иван Яхимович, и Пётр Григорьевич предложил создать как бы Комитет в защиту Яхимовича. Для него была важна идея создания легальной группы, организации. Именно инициативной группы. Инициативной по существу, то есть проявляющей инициативу. Название же это пришло потом. Он, Григоренко, аргументировал необходимость создания группы так: нужно защищать Яхимовича, защищать других, а для этого должен быть какой-то центр. Теперь делает каждый, что хочет, на свой страх и риск, и это прекрасно и мужественно, но нужно как-то координировать наши действия. Допустим, в своё время Якобсон, условно говоря, написал такое-то письмо, и Габай написал такое-то письмо. А если будет координационный комитет в защиту Яхимовича или как его ни назови, тогда наши действия будут скоординированы. Пётр Григорьевич был необыкновенно трогательный человек. Он был — и есть — человек умный и трезвый, но в нём была какая-то детскость, и я запомнил, как он сказал: «Тогда все будут лучше работать». Тут ты в него вцепилась. У тебя был страх не за себя, а за нас, ты всё это подробно проходила в детстве. Особенно тебя напугало слово «организация». Пётр Григорьевич не потерпел такого натиска с твоей стороны.
М.У.: Я сказала, что они бандиты, а он ответил: «А я бандитам не хочу подчиняться».
А.Я.: Да, и сказал, что у тебя истерика. И вообще высказался весьма сурово. Впоследствии он к тебе прекрасно относился, и ты, как и Санька, и я, вела с ним переписку, когда он сидел в психушке.[103]
Я точно помню, что когда поставили вопрос на голосование, то Петра Григорьевича поддержали только я и Юлиус Телесин. Он высказался безусловно пользу этого дела и ушёл. Помню, что Цукерман сказал: «Жаль, что на моих глазах разрушается такой хороший замысел». Замысел был хороший, но Цукерман его не поддержал. Григоренко всегда пользовался юридическими советами Цукермана. Тот ведь знал до тонкости все советские законы, и с этой стороны и нужна была его поддержка. Безусловно против были Красин и Якир. Ты, естественно, не имела права голоса, а когда проголосовали, то, мне помнится, Григоренко поддержал один я. Помню ещё, что Красин с необычайной важностью и торжественностью сказал такую фразу: «Уже два года, как в России существует демократическое движение». Я впервые тогда услышал это выражение, и меня покоробило. Что ж, известно, что Красин в енисейской ссылке сам записывал свои речи на магнитофон, и сам их слушал. А потом ему эти плёнки поставил в Лефортове Павел Иванович Александровский, его следователь. Там он повторял такую, примерно, фразу — за дословность не отвечаю, но отвечаю не только за общий смысл, но и за тон: «Волею судеб я возглавил демократическое движение России». Это в его духе! Я ещё вчера говорил, что выражение «правозащитное движение» — точнее и не то, чтобы скромнее, но отражает суть дела правильнее. Почему «правозащитное» — хорошо, объяснять не надо. Всякое же демократическое движение предполагает демократические реформы, преобразования, вернее, прожекты таких реформ. Некую демократическую программу. У нас её не было. Мы, даже и понимая, чего стоит советское законодательство и право, всё равно к нему апеллировали. И до сих пор ещё апеллируют. Ну, сейчас другие времена, другой разговор, я говорю про то, что было тогда. Мы выступали против беззаконий, против произвола, против нарушения буквы закона. Далее — демократия всегда апеллирует к массе народа. Мы особенно не апеллировали. Есть замечательная песня Кима:
На сотню академиков и член-корреспондентов,На весь на образованный, культурный легионНашлась лишь эта горсточка больных интеллигентов —Вслух высказать, что думает здоровый миллион.
Так вот — была горсточка больных интеллигентов. Это очень точно, но со здоровым, та сказать, миллионом связи-то никакой не было. Потом, когда «Хроника» разошлась шире, может, мы стали больше связаны с массами. Но конструктивной, демократической программы преобразований у нас не было. С моей-то точки зрения, главное — было нравственно сопротивление. Но у нас было и очень хорошее как бы правовое направление — Чалидзе, например, Литвинов. Задал этому направлению тон Цукерман, но он потом отошёл, а Чалидзе и Литвинов и сейчас эту линию гнут. И стремятся всё интерпретировать в правовых категориях. И они ввели термин «правозащитное движение», который меня, безусловно, больше устраивает, чем «демократическое движение». Он просто правильней. И потом это как-то снижает пафос. А Красин был крайне склонен к патетике.
А потом, когда посадили Петра Григорьевича, мы собрались совсем в другом месте, и здесь уже Красин и Якир, которые незадолго до этого решительно отвергли идею организации, стали её инициаторами. Ну, а я — по-прежнему, не изменив своей позиции, был «за». Тем более было очень горько, и злость большая была на Софью Власьевну — советскую власть — что посадили генерала и Ильюшку Габая. Я был «за», а самыё умные и чуткие ко всему люди, Сергей Ковалёв и Татьяна Великанова, были против, потому что Якир и в то время уже вёл себя в некоторых случаях недостойным образом. То есть, делал вещи безответственные, а бывает, что безответственность становится синонимом недостойности, и это ещё мягко сказано. Он позволял себе взять, допустим, и в какой-нибудь нашей петиции — им конца не было — поставить подпись человека, его не спросившись. Или чуть не силой навязать кому-то это подписантство. И ещё он выкинул какие-то пассажи — я уже не помню — из-за которых Ковалёв и Великанова при голосовании воздержались.