- Это я почту намыл!.. Это я!..
Из-под настила в первом Костя извлек свою трехрядку, развернул мехи, и под визгливо-голосистые удало-бесшабашные переборы в отсеке сразу повеяло деревенской гулянкой. А он сидит на торпеде, мичманский погон перехлестнут ремнем, гармошка на коленке, подбородок вскинут, взгляд сосредоточенно-отрешенный, точно он и сам удивлен, что выделывают его пальцы. И флотская удаль в прикушенной губе. Ни дать ни взять - Садко в морском царстве... Эх, русский человек, тульская трехрядка!
Вечером получили "добро" у старшего на рейде стать к танкеру. Из иллюминаторов осанистого судна торчат жестяные совки-ветрогоны. Жарко. У высокого борта колышется синяя, словно спирт-сырец, средиземноморская вода.
Матросы на палубе танкера гражданские, и мы разглядываем их - смуглых, длинноволосых - как марсиан.
В первую очередь передали мешки с почтой. Я хлопочу возле них, как инкассатор на вокзале, ибо почту готовы растерзать прямо на палубе.
Ну, конечно же, в кают-компании уже начали рвать пакеты, и доктор раздает письма. Но это моя святая обязанность, и я забираю все мешки к себе в каюту. Они забивают ее доверху, так что мы с доктором едва в ней вмещаемся. Вспарываем тугие свертки суточной почты боцманскими ножами и потрошим их, словно рыб. Письма вложены между скрученными в трубку журналами, и мы выгребаем их дрожащими от нетерпения пальцами. Письма! Письма!! Письма!!!
Я рассовываю свои конверты по карманам, даже не прочитав толком - от кого. "Не от нее... Не от нее... Не от нее..."
Ночью никто не спал - читали письма. Ходили по отсекам, делились новостями. Информационный взрыв.
У лейтенанта Васильчикова, минера и командира торпедной группы, родились сыновья. Поздравлений и шуток - через край.
Помощник Федя в трансе. Письма от молодой жены где-то гуляют по морям-океанам. Зато пришел конверт от двоюродной тетки.
- Сто лет бы от нее не получал!..
На одном из переходов командир получил радиограмму о нашем участии в учениях.
Капитан 3-го ранга Неверов торопился занять "нарезанный" квадрат до прихода противолодочных кораблей. Лодка шла полным надводным ходом, благо режим скрытности на время прерывался и радиоприказ разрешал "использовать светлое время суток". Светлое время... Здесь, под солнцем, оно было скорее ослепительным, чем просто светлым. Вахтенные офицеры без темных очков на мостик не поднимались, а опускались багроволицые, с волдырями солнечных ожогов.
Ветер, рожденный движением корабля, не освежал: с желтого - африканского берега веяло застойным жаром пустыни. Черное железо корпуса впитывало зной, как губка воду.
- Форма одежды в отсеках - трусы и тапочки! - распорядился старпом по трансляции.
- Усы, часы, трусы,- сострил старшина второй статьи Ткач, утираясь полотенцем.
Лейтенант Серпокрылов расстегнул браслет часов, и ему показалось, что руке стало чуточку прохладнее.
Раскаленные цилиндры дизелей исходили торопливым грохотом. Полный ход это даже на севере жарко. Вентиляция гнала по отсекам горячие ветры, и их струи обвивали тело сухими, шершавыми лентами.
Темнота не принесла прохлады - летние ветры разносили зной песков далеко в море. К тому же всю ночь шла зарядка аккумуляторной батареи, и потеплевший электролит нагрел воздух в лодке еще больше.
Неверов стоял на мостике. Близкая и недоступная вода дразнила слух всеми обещающими прохладу звуками. Захлестывая на корпус, она журчала, булькала, плескалась, пенилась, шипела... И тут же осыхала, оставляя на раскаленном железе белые соляные разводы.
- Штурман.
- Есть штурман!
- Температура забортной воды?
- Двадцать девять градусов.
Ждали утра. Утром после погружения механик включил кондиционеры, и райская прохлада растекалась по отсекам. Но в предрассветных сумерках сигнальщик рассмотрел силуэты противолодочных кораблей. С кораблей успели взять пеленг на погружающуюся рубку. Лодка метнулась в сторону, меняя курсы и глубины, однако посвисты гидролокаторов приближались и вскоре стали слышны простым ухом сквозь сталь прочного корпуса.
Выключили все гудящие механизмы, даже рефрижератор, охлаждающий провизионную камеру. Душная тишина застыла в отсеках. Всем свободным от вахт было приказано лечь в койки. Лежащий человек реже дышит, меньше шумит... Да и переносить жару легче, распластавшись ничком.
Люди исходили потом, деревянные переборки - смолой, механизмы - маслом. На ружейных пирамидах поплыли пластилиновые печати, а в сухой "провизионке" расплавился шоколад, приготовленный к вечернему чаю.
Штурман обмотал лоб полотенцем, но капли пота все равно шлепались на карту, и он промокал их замшей для протирки перископов.
- Доктора срочно! - запросили из дизельного отсека.
Жаром печи дохнуло доктору в лицо, когда он открыл дверь в отсек. Над неостывшими дизелями дрожало густое марево.
- Н-да,- хмыкнул доктор, стараясь дышать вполвдоха.- Ташкент... Что случилось?
Лейтенант-инженер Серпокрылов, голый по пояс, исполосованный струйками пота, объяснил, что все уже в порядке: моторист, который "немного вырубился", пришел в себя и сам отправился отдыхать в корму. Доктор двинулся следом.
Серпокрылов обвел глазами своих бойцов. Они пристроились всюду, где только могло показаться прохладней, а главное - подальше от горячих моторов. Разморенные тела, скисшие лица...
"Сейчас еще кто-нибудь скиснет",- подумал Серпокрылов, и ему захотелось, чтобы этим "кто-нибудь" был старшина 2-й статьи Ткач. Быть может, когда лейтенант Серпокрылов приведет его в чувство, он наконец благодарно посмотрит на него и скажет...
- Здорово, орлы! - в дверях стоял старпом в ярко-желтых плавках, с махровым полотенцем через плечо и мочалкой.
- Смирно! - прохрипел Серпокрылов. Мотористы вяло шевельнулись.
- Говорят, у вас парная открылась? А? - поигрывал мочалкой Симбирцев.
Никто ему не ответил. Старпом нагнулся к конторке:
- Леонид Георгиевич, в Сандунах не парился?
- Парился,- пожал плечами Серпокрылов.
- Ну, тогда поработай веничком...
Симбирцев вручил лейтенанту мочалку, а сам улегся на крышку дизеля, как на каменную плиту турецкой бани. Мотористы оживились: зрелище обещало быть любопытным.
Перегретая кровь стучала в висках туго и глухо, но Серпокрылов истово охаживал мочалкой широкую спину. Кажется, он начинал догадываться, в чем дело...
Симбирцев кряхтел и стонал от блаженства:
- У-ух, благодать... К-кейф султанов!
Серпокрылов понял, чего стоил этот кейф, когда сам, подыгрывая старпому, лег на его место. Удары сердца отдавались в смеженных веках багровыми вспышками.
Серпокрылов покрикивал, наяривал себя ладонями, просил поддать жару...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});