— Верещага! Головник Одинец с твоей улицы и у тебя живет в захребетниках.
— Вышло худое дело, — начал слово Верещага. — Велики и обильны новгородские земли, новгородские люди славны, Новгородская Правда крепка честным и строгим судом. Коль не будет порядка, коль вина пройдет без кары, земли стоять не будут. Судить же мы будем по нашей Правде, а не иноземным обычаем.
Вызвали видоков. Видоки рассказали, как Гольдульф шел по Кончанской улице и, встретив Одинца, того сильно толкнул. Был Гольдульф будто бы пьян, но на ногах стоял крепко. Они оба задрались, но без оружия. Одинец лежачего Гольдульфа кулаком по лбу. А держал ли что в кулаке парень или не держал, этого видоки не заметили.
Другие видоки показали, что парень Одинец был быстрого, непокорного и смелого нрава. Из юношей он недавно вышел, однако уже считался по городу в хороших кулачных бойцах. А с умыслом ли убил Гольдульфа или без умысла, того не знают.
Работники, которых посылали за Одинцом, рассказали, как они его ловили и как он в лес ушел.
Боярин Ставр принадлежал к числу самых богатых новгородских купцов. Он получил большое именье от отца и сумел богатство ещё умножить. Ставру приходилось сплывать по Волхову в Нево-озеро, по Нево-реке — в Варяжское море и морем — в знаменитый город Скирингссал. В Скирингссале собирались купцы со всего света. Как и другие новгородцы, Ставр без опаски пускался в далекие, но прибыльные путешествия. В Новгороде и в пригородах постоянно гостили нурманнские и другие купцы. Они были как бы заложниками за новгородцев, которых забирали в чужие земли.
Ставр знал, что нурманны правильно, по своему закону требуют выдачи Одинца. Чего бы тут спорить! Гольдульф был видным и знатным человеком, а Одинец хоть и вольный, но простолюдин, без рода, без имения. Мало ли таких молодых парней! Однако же нет в Новгородской Правде такого закона, чтобы можно было выполнить желание нурманнов. Ставр дорожил дружбой нурманнов, знал, что они злопамятны и мстительны, могут и на него затаить злобу. Если бы можно было решить суд без народа… И где его возьмешь, Одинца?..
Боярин задумался, оперся на дубец и пошатнулся. Свои подхватили Ставра под руки, и он сказал тихим голосом:
— Мне неможется. Не то горячка, не то лихоманка напала. Домой ведите.
Боярина бережно увели, а он голову опустил, будто сама не держится.
Старшим после Ставра остался на вече Гюрята, старшина Плотнического конца. У Гюряты в Городе хороший двор, и людство его уважает. Гюрята не купец, а знатный огнищанин. У него за Городом на день пути заложены огнища, расчищенные палом от леса и удобные для пашней и пастбищ.
Гюрята имел большие достатки и держал много работников. А видом и жизнью был прост, не то что Ставр. И на вече Гюрята пришел в простом усменном кафтане, валеной шапке и в конских сапогах. Он не стал тянуть дело:
— Признаете ли, что молодой парень Одинец, и никто другой, лишил жизни этого нурманнского гостя Гольдульфа?
— Признаем! — ответило людство.
Если люди признали, то старшина обязан тут же объявить приговор. Знает закон Гюрята, ему думать нечего.
— Нурманны у себя по-своему судят, нам к ним не вступать, и им к нам не мешаться. По нашей Правде судить будем. Нурманнам взять с Одинца пятнадцать фунтов серебра. А как он сам сбежал и как нет у него ни двора, ни прочего владения, то нурманнам не быть в накладе. Головник — из Славенского конца. Славенскому же концу из своей казны за него платить нурманнам, чтобы им не было обидно. Сам Одинец из Города изгоняется, пока долг не отдаст. Правильный ли суд? Принимаете ли?
— Принимаем! — закричали люди.
За криком не было слышно, как в голос зарыдала Верещагина дочь Заренка.
Гюрята продолжал:
— Коли нурманны захотят убитого в свою землю везти, им от Славенского конца будет дана дубовая колода и цеженого меда сколько нужно, чтобы тело залить и довезти в целости. Коли захотят здесь захоронить, им место отводится, и Славенский конец для костра дров подвезет сколько нужно. А цена всего — опять на Одинца.
С тем людство и разошлось с судного веча-одрины. Общее дело решили — пора и к своему, зря времени не теряя.
Глава третья
Знатный железокузнец Верещага живет на Щитной улице, ближе к речному берегу, чем к Детинцу. Верещага давно правит старшинство своей улицы.
Двор у него большой. Хозяин не выделил женатых сыновей, держит их при себе, как и двух старших дочерей с мужьями. Только одну на сторону отдал.
Владение Верещаги обнесено высоким забором из получетвертного горбыля по дубовым столбам. Войдя во двор, сразу и не поймешь, где что находится: двери, крытые переходы, крыльца. Оконца малые, затянутые бычьим пузырем. Но в иных частые переплеты заполнены кусочками тонкой слюды. В холодных клетях для света прорублены узкие щели, а где и все стены глухие. Нужен свет — можно и двери распахнуть. Оконные наличники в красивой резьбе: уголки, крестики, дырочки, полумесяцы — деревянное кружево.
По возвращении с судного веча Заренка так спряталась, что мать её насилу нашла. Хозяйка Верещаги родом чудинка. Она высокого роста, под стать мужу. Лицом белая, сероглазая, волосы льняные. Верещага от роду черноволосый, его лицо и руки навек темны от угля и железа. Муж и жена рядом — как ночь и день, а живут ладно, душа в душу.
Заренка забилась в теплой избе за родительскую кровать и натащила на себя меховую рухлядь. Раскопала мать. Лежит девушка, дышит часто; слез нет, а плакать хочется.
— Ой, матынька, — шепчет она, — горько мне! Навечно его из города выгнали, навечно нас разлучили!..
Мать легла на постель, притянула дочку, баюкает её как дитя, утешает:
— Ты моя малая, ты моя неразумная, не один есть на свете такой парень, как Одинец, мы ещё лучшего тебе найдем.
Самой же до слез жаль дочь, жаль пылкого и быстрого девичьего сердца, которое сразу не вылечишь никаким словом, никаким убеждением.
А дочь жмется к матери, просит:
— Помоли тятю! Он всё может, чего ни захочет…
Легко сказать, а как сделать? Заренка — последнее дитя, самое любимое отцом. Ох, худо!.. А о чем отца молить? Сделанного назад не вернешь, нурманна не поднимешь, чтоб ему на свет не родиться было, окаянному…
Верещагина хозяйка Светланка не любит нурманнов: у них что купец, то и боец-разбойник. Кто же не знает, что повсюду творят дикие нурманны во всех землях! Они если и с товарами придут для торга, то сами только и разглядывают, не сподручнее ли невзначай напасть и силой барыш взять, а не торгом. В Городе и в новгородских пригородах нурманны тихие, знают новгородскую силу. А дальше, во всех землях, по варяжскому берегу и другим — всюду, куда можно приплыть на лодьях (дракар) и в земли подняться по рекам, нурманны хуже черной чумы. Они, ничем не брезгая, грабят именье, бьют старых, а молодых ловят в рабство.