Читать интересную книгу Красный флаг: история коммунизма - Дэвид Пристланд

Проблемы, с которыми столкнулась Югославия, должны были предупредить Брежнева об опасности перехода к рыночной экономике и интеграции экономики Восточной Европы с капиталистическим Западом. Но не вся экономика советского блока была зависима от долгов: проблемы Тито вызвали лишь злорадство партийных чиновников Москвы. Тем не менее Брежнев не мог проигнорировать кризис Чехословакии. Компартией Чехословакии руководил Антонин Новотны, старый партиец сталинской закалки. По словам Млынаржа, он соединял в себе «искреннюю веру в безошибочность коммунистической доктрины и ее преимуществ для рабочих с политической навязчивостью и талантом вести бюрократические интриги». Он принимал непосредственное участие в сталинских показательных процессах начала 1950-х годов и был очень жестким человеком: известно, что он спал на простынях, некогда принадлежавших Владо Климентису, коммунисту, которого Новотны отправил на скамью подсудимых (собственность осужденных часто распродавалась чиновникам по низким ценам){993}. И все же Новотны наладил связи с Хрущевым и был готов пойти на ограниченные реформы, призванные преодолеть экономический кризис: экономический рост снизился с впечатляющего показателя в 11,7% в 1960 году до 6,2% в 1962-м и полностью прекратился в 1963 году. Новотны провел либерализацию в культуре и реабилитировал экономиста Оту Шика, который предложил несколько либеральных реформ. Однако когда пришло время для их осуществления, консервативный Новотны медлил с окончательным решением, рабочие, которые страдали от реформ, были недовольны{994}. С ухудшением экономической ситуации стало расти недовольство интеллигенции: появилось множество романов, в которых в самых резких формах высказывалось осуждение аппаратчиков. В партийных кругах возникли серьезные идеологические и этнические разногласия. Словакия, экономика которой была малопродуктивной и полностью зависела от Чехии, требовала либерализации, хотя на практике это принесло ей еще больше вреда. И все же началу глубокого кризиса способствовали пражские студенты: в декабре 1967 года они выступили с протестом против плохих условий в студенческих городках и общежитиях. Полиция жестоко подавила выступления. Москву охватило сильное беспокойство.

Брежнев полетел в Прагу на 48 часов. Сначала он не планировал смену руководства в Чехословакии, он просто хотел оказать давление на чешских партийных лидеров. Вскоре он понял, что Новотного было трудно в чем-либо убедить. Казалось, он не осознавал, насколько серьезна ситуация, оставался непреклонным и не представлял, «как успокоить народ». Брежнев заявил чехам, что они должны сами справиться со сложившейся ситуацией: «это ваше дело»{995}. При этом Брежнев отказался открыто поддержать Новотного, что окончательно способствовало краху старого режима. Словацкий лидер Александр Дубчек сменил ушедшего в отставку Новотного на посту первого секретаря партии в январе 1968 года и поддержал «Программу действий»[721] — новую программу реформирования, разработанную его соратниками-марксистами.

В отличие от венгров, предложивших реформы в 1956 году, чешские реформисты не стремились к ликвидации партии-государства и выходу из советского блока. Дубчек провел детские годы в СССР и очень любил русских[722]. Один из самых близких его советников Зденек Млынарж писал в 1980 году: «Я был коммунистом-реформистом, а не антикоммунистическим демократом. Я не скрывал этого тогда и не вижу причин для того, чтобы скрывать это сейчас»{996}. Он верил, что многопартийная демократия вызовет протест консерваторов и поставит реформы под угрозу срыва. И все же перед реформистами вставала прежняя дилемма: как объединить принципы истинной демократии с сохранением лидирующей роли партии.

Хрущевское решение в духе романтического марксизма представляло собой программу морального обновления, укрепления бюрократического аппарата чистками и контролируемыми выборами на партийные должности: таким образом, у чиновников появилась бы возможность привлекать к работе простых людей. Однако реформисты отвергли этот взгляд «сверху». Они соглашались с Хрущевым в том, что коммунистическая элита была способна к гибким переменам, однако они были убеждены, что такие перемены должны быть результатом демократического давления народных масс. Партии следовало вновь заслужить свое «лидерство», действуя в интересах народа.

Реформисты оправдывали стремление к демократическому социализму связанным с ним возвращением к несталинской форме марксизма, одновременно романтической и ревизионистской. Постсталинская оттепель обусловила новый взгляд интеллектуалов на марксизм, отличный от ортодоксальной доктрины, преобладавшей с середины 1930-х годов. Млынарж, входивший в одну из первых групп молодых людей, уехавших покорять высоты Московского университета на Ленинских горах, вспоминает, в какой искаженной форме им преподавался марксизм: «Только в конце 1950-х годов я наконец-то изучил то, чему любой университет, ориентированный на марксизм, должен обучать своих студентов». Когда у него появилась возможность прочитать раннего Маркса и Грамши, а также Каутского и Бернштейна, «мое прежнее видение марксисткой идеологии рухнуло»{997}.

Ранние взгляды Маркса стали очень влиятельными. Новое поколение с большой долей истины утверждало, что молодой Маркс был заинтересован прежде всего в творческом потенциале человека. Однако с конца XIX века марксизм стал развиваться в другом направлении благодаря Энгельсу, его технократическому мировоззрению и вере в неотвратимость законов истории. Чувства и творческие порывы были принесены в жертву модернизации и рациональности. По их мнению, Сталин просто продолжил этот путь: он допускал любую меру человеческого страдания, если оно было необходимо для модернизации. Пришло время для «социализма с человеческим лицом», который позволяет людям реализовать их творческий потенциал{998}.

Разумеется, все эти идеи созвучны классическому романтическому марксизму. Тем не менее важно отметить, что в воспоминаниях Млынаржа не видно никакого противоречия между идеями раннего Маркса-романтика и прагматичными взглядами Каутского и Бернштейна. Противоречия между различными формами реформистского марксизма четко не осознавались, например, в Югославии в начале 1950-х годов. Некоторые нововведения, предложенные чехами (в частности, самоуправление рабочих), были, в сущности, созвучны романтическому марксизму. Разумеется, их трудно совместить с рыночными реформами, открывающими широкие возможности руководителям предприятий. Проекты других реформ появились под влиянием прагматического марксизма, поддерживающего либеральный рынок и плюрализм. Реформисты настаивали на проведении выборов и участии в них нескольких кандидатов. Утверждая, что это единственный способ узнать общественное мнение, они отрицали, что таким образом планируют отстранить коммунистов от власти. Идею выборов с участием нескольких кандидатов поддерживала большая часть населения. Однако возникал важный вопрос: не ослабят ли выборы позиции коммунистической системы? Согласно опросам населения, подавляющее большинство отвечало на этот вопрос отрицательно и не допускало никаких фундаментальных преобразований. Только 6% опрошенных видело определенный смысл в противостоянии многих политических партий системе. Тем не менее это не стало поводом для беспокойства Коммунистической партии Чехословакии. На вопрос, за кого бы они проголосовали в ходе свободных выборов, 39% опрошенных (большинство) выбрали ответ «Коммунистическая партия», 11% высказались за другую, но неопределенную партию, 30% людей отказались дать ответ или просто не знали, как ответить. Однако, если посчитать ответы только беспартийных, коммунистическая партия получила бы лишь 24% голосов{999}.

Несмотря ни на что, реформисты были уверены в том, что они наконец открыли философский камень — путь к объединению всего народа под покровительством коммунистической партии. Дубчек так описывал свои глубокие впечатления от парада в честь Первого мая, который он наблюдал с трибуны (демократично невысокой): «Я никогда не забуду празднование Первого мая 1968 года в Праге… После многих лет принудительных постановок впервые люди сами шли на праздник. Никто не выстраивал людей в колонны, не заставлял маршировать под искусно сфабрикованными лозунгами. Люди пришли сами, с собственными транспарантами, собственными лозунгами — веселыми, критичными, иногда смешными. Всеобщий настрой был радостный, не было никакого напряжения… Меня переполняли эмоции, я чувствовал поддержку людей, проходящих мимо трибуны, где стояли лидеры, в том числе и я»{1000}.