Теперь Оттилия все глубже погружается в молчание. В ракурсе, определенном автором, уже не приходится ждать благоприятного поворота. С приездом Люцианы в доме начинается бурная светская жизнь, которая резко контрастирует с линией, избранной для себя Оттилией, с ее уходом в себя. Когда же Эдуард против ее воли настигает девушку в гостинице, она отрешается от всего, отказывается от пищи и тихо умирает. В эпилоге романа воплощена «канонизация» Оттилии, отныне она — персонаж из легенды. Ее, отважившуюся на необычную и крайнюю меру, окружает ореол сверхчеловеческого. Между тем Гёте, раздраженный стремлением романтиков к католизации литературы, ничего подобного в принципе изображать не хотел. Но несгибаемая последовательность, проявленная в осуществлении своего намерения Оттилией, могла быть изображена только необычными средствами. В мире, в котором Оттилия жила до сей поры, она больше не находила себе места. К тем долгим, ни к чему не приведшим разговорам ей нечего уже было добавить, кроме своего молчания и немоты. И только смерть соединила ее с Эдуардом, умершим вскоре после нее, — загадка, оставленная без ответа.
Светлым гимном любви, на мрачном фоне сложных коллизий избирательного сродства, с их печальным концом, предстает вставленная в роман новелла «Соседские дети». В ней парень и девушка, разлученные юношеской враждой, счастливо соединяют свои судьбы. Отчаянным поступком девушка приближает развязку, а юноша смело бросается вслед за ней в воду, эту элементарную стихию, и выходит победителем из единоборства с ней. Ведь автору новеллы известно, что вода — дружественная стихия для того, кто с ней знаком и умеет с ней обходиться.
Никто не может сказать с уверенностью, какие моменты из собственной жизни Гёте перенес в роман «Избирательное сродство». Минна Херцлиб, Сильвия фон Цигезар — некоторые их черты, возможно, воплощены в образе Оттилии: влечение поэта к этим двум девушкам порой достигало такого накала, что он ощущал на себе силу избирательного сродства.
В романе нет недостатка в отчетливо видимых элементах социальной критики, хоть автор и не сопровождает их обстоятельными комментариями. Совершенно очевидно, что Эдуард, человек состоятельный и праздный, при том — своенравный дилетант. Не изучив по-настоящему природу, люди, которым это позволяет достаток, вторгаются в ее царство, сообразуясь исключительно со своими вкусами, и в результате рушится плотина, а потом в озере тонет ребенок. Миттлер жонглирует формулами и фразами, не умея принести реальной пользы кому бы то ни было. Архитектор, в сущности неспособный на истинное творчество, всего лишь реставратор и копировщик. Люциана, дочь Шарлотты от первого брака, едва обретя свободу, бросается в вихрь светских удовольствий. Граф и баронесса тоже представители общества с шатким фундаментом.
В целом, может быть, допустимо усмотреть в «Избирательном сродстве» отблеск событий периода от Французской революции до военных тягот 1806 года, что, однако, невозможно подтвердить ссылкой на конкретные детали: в романе нет изображения исторических событий. Что же касается обрисовки «социальных условий», то здесь автора можно упрекнуть в недостаточно последовательном проникновении в совокупность многослойных проблем, касающихся как всего общества в целом, так и отдельных действующих лиц. В этих условиях конфликты не преодолеваются; герои хоть и видят их, но в полной мере не осознают их неизбежных последствий — стало быть, социальные условия таят в себе ростки распада и беспомощны перед натиском сверхмогучих сил.
Как пикантная приправа к «Избирательному сродству» воспринимается объемистое стихотворение под названием «Дневник», состоящее из двадцати четырех длинных строф большой художественной выразительности и психологической точности. Стихотворение это долго не находило признания и стыдливо замалчивалось по причине того, что в нем откровенно изображалась чувственная любовь. Оно близко по духу к «Римским элегиями», созданным поэтом в годы, когда, преодолев в этом плане собственные затруднения, он мог наконец легко и радостно отдаться чувственным наслаждениям. В «Дневнике» можно расслышать также и отдельные мотивы «Венецианских эпиграмм», где поэт восстает против проповедуемого христианской религией аскетизма, отказа от чувственных радостей, — впрочем, эти мотивы звучали также и в «Коринфской невесте». В романе вскрыта проблематика брака: Шарлотта и Эдуард — оба в мыслях совершают прелюбодеяние и бесконечные словопрения героев романа вращаются вокруг вопроса о том, как соотносятся между собой брак и любовь.
Однако хотя совокупность эротических влечений и определяет ход событий в романе, все же автор обходит молчанием зону собственного секса, будучи сосредоточен только на душевных переживаниях, в итоге которых Оттилия вступает на путь полного самоотречения. Другое дело — «Дневник». Возникшее почти одновременно с романом, это стихотворение передает эпизод, во время которого намечается, но не осуществляется настоящее прелюбодеяние: в решающий момент партнер оказывается неспособным к любовному акту. Однако потом, когда девушка в своей очаровательной непосредственности засыпает, недовольный собой мужчина вспоминает супружеские радости, которые дарила ему жена, и тут «тот самый» начинает вновь подавать признаки жизни: «И вот он тут как тут, теперь он ввысь безмолвно / Во всем великолепии вознесся /». Прочная привязанность к жене порождает несостоятельность мужчины в его отношениях со случайной знакомой: в минуту «опасности» эта привязанность проявляется самым неожиданным, но притом отрезвляющим образом: «Болезнь — здоровому проверка». О ночной подруге остается лишь приятное воспоминание — не больше. Будь она написана в прозе, эта история могла бы войти на правах вставной новеллы в «Избирательное сродство» или в «Годы странствий». С ее как бурлескными, так и серьезными чертами, она вполне могла бы дополнительно обогатить содержащийся в этих романах набор многократных «отсылок». Но, пожалуй, только высокохудожественный язык стихотворения способен оправдать прямоту рассказа о вышеозначенном деликатном эпизоде.
НА НОВЫХ И СТАРЫХ ПУТЯХ
Знакомство с Буассере. Внимание к средневековью
В мае 1810 года было издано «Учение о цвете», и Гёте ощутил, что с его плеч спал большой груз. День 16 мая, как подчеркнуто в «Анналах», он счел «счастливым днем освобождения», когда «сел в карету, чтобы ехать в Богемию». Год назад от поездки на курорт пришлось отказаться — слишком смутной была тогда политическая ситуация. Наполеон простирал границы своего владычества все дальше. 5 июля 1809 года его армия разбила под Ваграмом австрийцев, которые ранее, собравшись с силами, победили французов в битве под Асперном. Осенью того же года Наполеон продиктовал противнику условия Шенбруннского мира, он был заключен 14 октября. Политику Австрии долгие годы стал определять новый министр иностранных дел — Меттерних. С тех пор как властитель Франции задался целью завоевать Европу, было неясно, что сулят немцам ближайшие годы. И тот, кто не участвовал в сопротивлении завоевателям, пытался существовать в тени большой политики. Гёте внимательно следил за развитием событий с неизменным тайным почтением к демонической личности Наполеона — личности, несомненно, прометеевского масштаба. «Его жизнь была шествием полубога от битвы к битве, от победы к победе» (запись 11 марта 1828 г. — Эккерман, 561); уже в эти годы Гёте начал догадываться, насколько опасно «все принести в жертву ради осуществления своей идеи» (запись 10 февраля 1830 г. — Эккерман). Но сам он по-прежнему держался привычного круга служебных обязанностей, как и своих многочисленных занятий, да и вообще не верил, что кто-то сможет стать достойным противником императора Франции.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});