Читать интересную книгу Отец мой шахтер (сборник) - Валерий Залотуха

1994

Последний коммунист. Роман

Глава первая. ВОТ МЫ КАКИЕ!1

Cамолет свалился на голову – беззвучно выпал из низких немых облаков, растопырив, как кошка лапы, колеса шасси. Грузно ударившись о мокрый бетон, он взревел, жалуясь и страдая, но скоро замолк, помертвев, став просто железом.

Незамедлительно к его толстому боку прилепились два трапа, и по заднему стали спускаться немолодые, но стройные, хорошо одетые, с мягким загаром на лицах, улыбающиеся господа, которых дожидался внизу длинный аэропортовский автобус; передний трап оставался пустым. Тому, кто должен был выйти из открытой двери первого салона, предназначался стоящий прямо у трапа розовый «Роллс-Ройс», изящный и церемонный.

Но почему-то из первого салона никто не выходил…

За «Роллс-Ройсом» стоял огромный, черный, с тонированными стеклами, несколько зловещий «Шевроле-Субурбан». Рядом прохаживались и недружелюбно поглядывали по сторонам широкоплечие парни со стрижеными затылками и устрашающе мощными шеями – все в черных двубортных костюмах. Поставив ногу на подножку «субурбана», что-то кричал в трубку мобильного их начальник – пожилой, седой, пунцоволицый. Он кричал и от крика еще больше пунцовел лицом.

А из первого салона так никто и не выходил…

Седой кричал, парни нервничали, напряжение росло. Только господа из второго салона продолжали улыбаться и смотреть на пустой трап, на парней, на «Роллс-Ройс». Иностранцы – они улыбались даже тогда, когда седой вдруг громко и хлестко выматерился…

И одновременно в темном овальном проеме появился тот, кого все ждали. Это был мальчик… И это ему предназначался розовый «Роллс-Ройс», и это его собирались охранять бравые секьюрити, и это к нему бежал Седой с невесть откуда взявшимся огромным букетом цветов в руках…

Выходил он как-то странно, боком, словно не желая этого делать, – его буквально выдавливал сзади здоровенный охранник с коротким ежиком рыжих волос, в маленьких черных очках.

Невысокий, хрупкий, он был очень красив, этот мальчик или, точнее, юноша, похожий на мальчика. Его можно было бы даже назвать смазливым, если бы не глаза – не по годам серьезные и усталые. Он был одет в нелепую красную курточку с вышитыми золотом на нагрудном кармане тремя горными вершинами, в узкие короткие брюки и в большие, похожие на клоунские, ботинки.

Загадочный юноша задержался на верхней площадке трапа, вдохнул сырой, пахнущий жженым керосином воздух, криво улыбнулся и легко и беззвучно, словно полетел, побежал вниз.

2

За открывшимися воротами аэропорта их дожидался гаишный «форд». Включив проблесковые маячки и взвыв сиреной, он повел «Роллс-Ройс» за собой. «Субурбан» шел последним. Сидящие в нем парни молчали, сжимая в руках черные автоматические винтовки.

Седой расположился в «Роллс-Ройсе» рядом с водителем в форменном черном кителе и такой же фуражке с лакированным козырьком. Расстегнув плащ и вытирая носовым платком лицо и шею, Седой шутил и сам же смеялся. Водитель, однако, оставался невозмутимым, ни на мгновение не отвлекаясь от дороги.

Молодой человек сидел в углу, маленький и неприметный. Из‑за глухой прозрачной перегородки он не слышал шуток Седого, да они его, похоже, и не интересовали. В глазах молодого человека были усталость и безразличие.

Они не стали въезжать в Москву, но внимательно и молча смотрели на нее, пока Москва была видна: парни с винтовками, Седой, даже водитель «Роллс-Ройса» коротко глянул назад.

Москва была огромная, зловещая, живая.

А молодой человек смежил веки – Москва его не интересовала.

На Симферопольском шоссе гаишный «форд» сменила гаишная же «Волга», и они взяли направление на юг.

Время от времени молодой человек открывал глаза и равнодушно, бесстрастно смотрел в окно, за которым появлялись и исчезали в сереющем воздухе приметы убогой российской жизни: бесцветные поселки с черным дымом из трубы котельной, безлюдные, словно вымершие, деревни, бабы, торгующие по обочине чайниками, полотенцами и рыбой.

В одном месте их маленькая колонна сбавила скорость почти до нуля – на дороге горел, чадя, перевернутый автомобиль, сгрудились машины и озабоченные люди. Седой постучал в окно перегородки, стал показывать пальцем на происходящее и что-то кричать, радуясь аварии, как ребенок. Молодой человек лишь мельком взглянул туда, а потом внимательно посмотрел на Седого и усмехнулся краешками губ.

Ведомые меняющимися гаишными автомобилями, они мчались на юг всю ночь. Печальные среднерусские пейзажи сменились пустынными далями. Седой спал, уронив голову на грудь; молодой человек, напротив, оживился, пристально вглядываясь сквозь стекло в плоское безлюдное пространство…

3

На рассвете «Роллс-Ройс» и «субурбан» въехали в распахнутые ворота просторного новорусского имения. Напротив огромного и довольно безвкусного, с колоннами по фасаду, особняка в окружении многочисленной прислуги замерли его хозяева: муж и жена Печенкины, Владимир Иванович и Галина Васильевна.

Он, большой, сильный, в ярком спортивном костюме, стоял босиком на росной холодной траве.

Она была одета элегантно и со вкусом в костюм неопределимого цвета и выглядела так, будто сейчас здесь не рассветное утро, а званый вечер, светский прием.

В его глазах были радость и веселье, в ее – грусть и даже немного печаль.

– Мама, – прошептал мальчик, выскочил из остановившейся машины и стремительно побежал к женщине. Они обнялись.

– Мальчик… Илюшенька… Малыш… – шептала Галина Васильевна, и из ее красивых с длинными ресницами глаз выкатились две прозрачные слезы.

– Ну что ты, мать, сырость тут развела, – добродушно пробасил Владимир Иванович, взял сына за плечи, притянул к себе и взглянул в глаза. Мальчик смотрел в ответ прямо и внимательно. И вдруг отец подхватил его под мышки, как малое дитя, подбросил в воздух и закричал:

– А вот мы какие! Смотрите! Завидуйте! Мы – Печенкины!

И тряс, тряс мальчика, словно большую тряпичную куклу.

– Володя! – взволнованно воскликнула Галина Васильевна. – Пусти, ты его покалечишь!

– Не покалечу! – засмеялся Владимир Иванович. – Он сам еще меня покалечит! – Но послушался – поставил сына на землю.

Взлохмаченный, красный, растрепанный, молодой человек был растерян и удивлен. А тем временем его обступила со всех сторон многочисленная прислуга; наклонив головы и вытянув шеи, улыбаясь любовно и подобострастно, садовники и кухарки, официанты и парикмахеры, массажисты и экстрасенсы громко наперебой приветствовали долгожданного молодого хозяина:

– Здравствуйте, Илья Владимирович!

– С приездом, Илья Владимирович!

– Устали небось с дороги, Илья Владимирович!

– В гостях хорошо, а дома лучше!

– Илья Владимирович…

Юноша вертел головой, улыбался, кивал, вежливо отвечая на каждое приветствие, но его растерянные глаза искали при этом лазейку в плотном кольце обступивших его людей. Что-то взорвалось неподалеку, гулко хлопнуло в утреннем сыром воздухе, и мальчик вдруг так испугался, что даже подпрыгнул на месте. Отец захохотал, тыча в него пальцем, окружающие тоже засмеялись, и только мать, испуганно вздрогнув, прижала ребенка к себе. Он улыбался, как улыбаются дети, когда вот-вот заплачут.

Тем временем все вокруг закричали «ура», и громче всех кричал хозяин дома. Взрыв, который так напугал мальчика, был первым залпом фейерверка, специально устроенного в честь его приезда. Вылетая из травы, хвостатые ракеты стремительно взмывали в белое небо и с резким треском разлетались там огненными брызгами. Фейерверк увлек всех, кроме мальчика. Он нахмурился и громко и сердито произнес вдруг короткое, непонятное слово:

– НОК!

Никто его, однако, не услышал, даже мать – она тоже смотрела на небо и, как все, была увлечена фейерверком.

Молодой человек, Илья Владимирович Печенкин, вернулся на родину после шести безвыездных лет жизни в Швейцарии, где учился в элитнейшем колледже «Труа сомэ», что в переводе означает «Три вершины».

Глава вторая. ЛЮБИЛ ПОД КРОВАТЬ ПРЯТАТЬСЯ

Сославшись на дорожную усталость, Илья сразу лег спать, родители же не ложились. Они сидели в полутемной спальне, с трудом помещаясь вдвоем на узком низком диванчике, и с умилением и гордостью смотрели на спящее свое чадо. Видимо, от избытка чувств отец положил вдруг ладонь на колено матери и стал медленно поднимать юбку, но Галина Васильевна решительно остановила это неуместное и несвоевременное действие, крепко ухватив мужа за запястье. Впрочем, она нисколько не обиделась, а даже прижалась к его сильному жилистому плечу.

– Он такой остроумный, – зашептала Галина Васильевна. – Я спросила: «Что ты любишь больше всего?» Знаешь, что он ответил? «Ленина и пепси-колу…» – Она улыбалась и смотрела на мужа, ожидая его реакции.