Рибар рассказал о боях с немцами, о своей жене — Лоле, погибшей из-за предательства одного видного человека. Он не назвал его имени, только вздохнул и опустил голову.
Друзья молчали. Они не знали, о чем говорить с этим измученным горем человеком. Рибар понял, что его слова остаются без отклика, и предложил пойти всем отдохнуть.
Он разостлал на полу в спальне плотный войлок, покрыл его грубошерстным одеялом и положил подушки.
— Ложитесь, — предложил он гостям, — а я пойду туда... Мне еще не хочется спать.
Рибар вышел, плотно закрыв за собою дверь.
Друзья улеглись, и почти сейчас же в комнате водворилась тишина. Алим и Андрей быстро уснули. Не спал лишь Ожогин. Виденное и слышанное сегодня волновало его. Он старался понять слова Рибара, вникнуть в их смысл, разобраться в чувствах этого человека. Ему казалось, что Рибар что-то знает, но не решается высказаться, и это гнетет и мучает его.
Утомленный Ожогин чувствовал, как мысли его начинают рассеиваться, путаться. Он задремал. Но сейчас же послышались шорох и тихий скрип открывавшейся двери. Никита Родионович насторожился. В комнату кто-то вошел. В темноте нельзя было ни разобрать очертаний тела, ни тем более угадать лицо.
— Вы спите? — вдруг услышал он тихий голос хозяина.
— Нет, — ответил Никита Родионович и поднял голову.
Рибар опустился на колени у самой постели и шопотом произнес:
— Мне страшно...
От этих слов Ожогину стало холодно. Он приподнялся и коснулся рукой плеча Рибара.
— Что с вами?
Рибар молчал. Он, видимо, боролся с собой, собираясь с силами.
— Я не могу молчать, — заговорил он взволнованно. — Я не имею права скрывать то, что знаю... Я должен рассказать правду... страшную правду. Она нужна другим, она нужна для будущего... для всех нас... Ваш отряд был далеко, вы не могли знать... — Рибар вздохнул, слова, словно угасая, исчезли где-то в груди, не получая свободы. — Я знаю то, что не знают многие. И я хочу сказать все, сказать ради памяти моей Лолы... Она погибла... из-за них... Ей было только двадцать шесть лет... Она могла жить... жить для наших маленьких...
Ожогин взял руку Рибара и сжал ее.
— Успокойтесь... Горе велико, оно у многих, но скоро оно сгладится, станет легче...
— Нет, нет, нет... Я не верю... все должно быть иначе... Впрочем, вы не поймете меня. Зачем я говорю все это...
Рибар встал и, немного помолчав, заговорил вновь:
— Я прошу о маленькой любезности.
Ожогин поднялся вслед за хозяином.
— Говорите...
— Если вы честный человек, то исполните просьбу партизана Рибара... Утром я дам вам письмо. В нем все будет сказано, все, все... Вся правда... Вы должны отдать его. — Рибар смолк.
— Кому?
— Кому-нибудь... Там, в Москве...
— Фамилия?
Рибар не отвечал. Ожогин взял его за плечи.
— Хорошо, я передам... Обязательно передам.
— Спасибо, — ответил Рибар, — теперь мне легче. Лишь бы только успеть написать.
— Успеете, — успокоил Никита Родионович, — мы улетим завтра вечером или послезавтра.
Рибар тяжело вздохнул.
— Завтра... Если я буду еще здесь, мы на прощанье выпьем вина.
Никита Родионович улыбнулся.
— Вы разве тоже собираетесь в дорогу?
— Не собираюсь, — ответил Рибар, — но боюсь, что это решат без меня.
Извинившись за беспокойство, он вышел.
Ожогин снова лег. На этот раз он заснул.
...Перед рассветом Душана Рибара арестовали.
Мать билась на полу в истерике. Плакали дети. Рибар внешне был спокоен и, пока трое полицейских копались в комнатах, молча сидел на табурете. Лишь, когда стал прощаться с детьми, он закрыл глаза и закусил нижнюю губу. Видно было, что ему с трудом удалось сдержать рвавшиеся наружу рыдания. Пожав руки гостям, он сказал по-русски:
— Я ожидал этого. Они опередили меня. Письмо я не дописал, и оно попало к ним. Теперь моя участь решена. Прощайте.
Рибар глотнул судорожно воздух.
Полицейские грубо приказали прекратить разговор.
Гости не могли уже заснуть до рассвета.
— Он унес с собой какую-то тайну, — сказал взволнованно Ожогин.
— Да, он что-то знает, — согласился Андрей.
Алим сидел на полу, обхватив обеими руками колени. В глазах его мелькали злые огоньки, а когда из соседней комнаты доносились детские рыдания, он болезненно морщился.
— Пропадут малыши, — сказал он, — кто их будет кормить. Послушайте, что я хочу сказать, — понизил он голос до шопота и заговорил горячо, страстно. — Нам поверят и нас не поругают. Мы сделаем большее доброе дело. Давайте оставим старухе немного золота. Это спасет их.
— Согласен, — твердо сказал Ожогин.
В восемь утра друзья покинули дом. «Татра» стояла на условленном месте и доставила их в уже знакомый дом. Здесь их встретили Клифтон и Боков.
В присутствии Клифтона Боков выдал Ожогину Грязнову и Ризаматову на руки документы, югославские ордена, советские денежные знаки и предупредил:
— А теперь в советскую комендатуру, туда уже звонили из цека. Желаем вам успехов. Больше уже не увидимся.
Ни он, ни Клифтон не подали руки на прощанье.
— Ага! Так это о вас звонили из центрального комитета партии? — спросил майор в советской комендатуре, выслушав Ожогина. — Замечательно. Прошу предъявить документы.
Друзья показали только что полученные справки и удостоверения к орденам.
— Отвоевались? — улыбнулся майор.
— Да, — ответил за всех Никита Родионович.
— Молодцы. Право, молодцы. Курить хотите?
Друзья не отказались.
Ленточки на груди майора говорили о том, что он был уже четыре раза тяжело ранен.
Возвратив документы и занеся всех троих в список, майор спросил:
— Лететь готовы?
— Готовы.
— Прошу посидеть в саду... Там свежие газеты, журналы. Самолет летит минут через сорок.
Ожогин, Грязнов и Алим остались одни на скамье, под раскидистым каштаном.
Держа в руках полученную справку и удостоверение, Алим внимательно их разглядывал. Справка была подписана членом центрального комитета и министром Ранковичем. Она подтверждала, что Алим Ризаматов летом сорок четвертого года явился в расположение одного из отрядов югославских партизан и до соединения с частями Советской Армии героически бился с врагом.
— Жжет мне руки эта пакость, — сказал Алим. — Видно, не трудно делать такие справки в Югославии.
— Пусть пожжет немного, — заметил Андрей, — это вещественное доказательство, и когда-нибудь оно пригодится.
— А вы обратили внимание, как нагло ведет себя этот Клифтон? Он считает ниже своего достоинства подать руку, — сказал Ожогин.
— От чего мы, конечно, ничего не потеряли, — улыбнулся Андрей.
— Дело не в этом, а в том, что вся эта сволочь уверена в себе и считает, что на нее кто-то обязан работать, что кто-то должен разделять ее взгляды.