Индийская буржуазия смирилась с ролью, отведенной ей в колониальном государстве, поскольку эта система, оттеснив местный капитал на второстепенные роли, все же позволяла ему развиваться. «Туземные» компании росли, их хозяева обогащались, права собственности были закреплены и надежно защищены. Делегировав политическую власть, риски и ответственность иностранному государству, индийский капитал получил возможность закрепить за собой определенные экономические ниши, которые его вполне устраивали. «После серии недоразумений на раннем этапе капиталистические классы Южной Азии превратились в самых лояльных сторонников Британского владычества (British Raj) и стояли на этих позициях в течение большей части XIX века»[908]. Во время восстания сипаев, буржуазия решительно выступила на стороне Англии, в то время как взбунтовавшиеся солдаты получили поддержку со стороны приходящих в упадок феодальных кланов.
Процветание буржуазного сегмента индийского общества, однако, находилось в вопиющем контрасте с «традиционализацией» и социально-культурным упадком общества в целом. Можно сказать, что в рамках колониальной модели буржуазия гарантировала себе благополучие за счет того, что пожертвовала не только интересами масс, но и перспективой национального развития. Другое дело, что подобная альтернатива в виде чего-то определенного и оформленного просматривается лишь post factum на фоне сравнения Азии и Европы.
В начале XIX века в Индии происходило «окрестьянивание» населения — возвращение на землю городских жителей, вытесненных из производства. Насильственно были посажены на землю полукочевые племена. «В то время как сельское хозяйство росло, остальные отрасли приходили в упадок. Государственное вмешательство разрушило связь между товарным производством и рынком капитала, свободным трудом и землей. Низкие рыночные цены и конфискационное налогообложение свели к минимуму накопление капитала в деревне»[909]. Этому экономическому процессу соответствовала социально-культурная де-модернизация или нарастание традиционализма на низовом уровне. Иными словами, индийское общество было куда более отсталым по отношению к Европе к концу XIX века, чем в начале его. Англо-индийское законодательство, закрепив древние обычаи, превратило их в неизменную и постоянно воспроизводящуюся практику, усилив консерватизм общества. «„Окрестьянивание“ и „традиционализация“ (Peasantization and Traditionalization) были выгодны не только британскому капиталу, но и капиталу вообще, выгодным образом для него организуя производственные и трудовые отношения, ставя обладателей капитала и крупных собственников в более выгодное положение по сравнению с остальными слоями общества. Местный капитал получал в этой системе свою долю, а проблемы, которые у него возникали из-за колониальных порядков, были не столь уж велики по сравнению с выгодами, которые они ему давали»[910].
Налоговая политика Ост-Индской компании порождала неуклонный упадок деревни. «Застой в сельском хозяйстве, инвестиционный паралич и социальное напряжение были прямыми следствиями поземельного налога, которым обложила крестьян Компания, — констатирует Лоуренс Джеймс. — У крестьян забирали слишком большую долю урожая, в результате чего местные общины лишались необходимого капитала для повышения производительности, улучшения обработки земель и ирригации»[911]. Неизбежным следствием такой хозяйственной политики были крестьянские бунты, повторявшиеся в период до 1857 года с периодичностью природного явления. Деятельность Компании, нацеленная на максимальное изъятие прибавочного продукта для коммерческого использования в городах и продажи на западных рынках, блокировала капиталистическое развитие в деревне. Иными словами, в Индии происходило то же, что имело место в большинстве стран периферийного капитализма от России до Южной Америки — стимулируемое мировым рынком ускорение капиталистического развития «сверху» блокировало тенденции буржуазного развития «снизу».
После восстания сипаев англо-индийское правительство произвело определенную реформу, несколько облегчившую положение крестьян. Если раньше сбор податей осуществлялся через помещиков-заминдаров, сочетавших, подобно русским крепостникам, экономическое господство с административными полномочиями, то с конца 1850-х годов утвердился новый порядок (Ryotwari system), когда правительственные чиновники собирали налоги непосредственно с крестьянских общин. В процессе перераспределения земель, знатные и влиятельные люди, а также храмы получили в собственность значительные участки. В итоге новый класс помещиков был «создан на селе с помощью государства» (created by State patronage)[912]. Эта система требовала создания большого административного аппарата на местах, что, в свою очередь, сопровождалось развитием индийского образования и появлением новых средних слоев, связанных с колониальным правительством и буржуазией. И в конечном счете не иностранный наместник, не солдат в пробковом шлеме, а именно этот местный чиновник, противостоящий сельской общине, стал главной опорой и практическим воплощением британского владычества — Raj.
Колониальное государство облегчало накопление капитала за счет экспроприации общественных низов, перераспределения имущества и доходов. При этом само государство в соответствии с либеральными правилами не претендовало на управление бизнесом и собственностью. Таким образом, все выгоды от процесса «разрушения — созидания», сопровождавшего перестройку общества, доставались частному сектору, в том числе и даже в первую очередь — местному. Капитал увеличивал свои прибыли не за счет технических инноваций и модернизации производства, а за счет эксплуатации дешевого труда. Но с точки зрения накопления второй путь ничем не хуже первого, скорее — наоборот, он проще, дешевле и удобнее.
На протяжении всего колониального периода индийский капитал мог получать стабильные прибыли, несмотря на то что значительная часть доходов оставалась в руках английских партнеров. Эта ситуация была прекрасно описана еще Марксом. По его словам, «две нации могут обмениваться согласно закону прибыли таким образом, что обе получают прибыль, но одна из них постоянно обделяется»[913]. Развивая эту мысль, он пишет: «из того, что прибыль может быть ниже прибавочной стоимости, т. е. что капитал может быть обменен с прибылью без того, чтобы реализовывать увеличение своей стоимости в строгом смысле, следует, что не только индивидуальные капиталисты, но и нации могут все время обмениваться друг с другом, а также беспрерывно повторять обмен во все большем масштабе без того, чтобы они вследствие этого получали одинаковую прибыль. Одна нация может все время присваивать себе часть прибавочного продукта другой, не давая ничего взамен, но только здесь мерило иное, чем при обмене между капиталистом и рабочим»[914].
Разумеется, деградировавшее общество не могло создать сильного спроса на товары и услуги, производимые индийским капиталом. «Поскольку индийский внутренний рынок находился в состоянии депрессии, для предпринимателей оказывалось непросто реализовать прибавочный продукт, который они могли столь дешево извлечь из труда крестьян и других работников. Однако уже в 1820-е годы начали открываться новые внешние рынки — в Китае, Цейлоне, в Европе»[915]. Деградация внутреннего рынка оборачивалась дешевизной товаров на внешних рынках и соответственно — конкурентным преимуществом индийской буржуазии. Подобное положение дел не только привязывало местную буржуазию к империи и до поры неразделимому с ней мировому рынку, но и превращало индийский капитал в силу, непосредственно заинтересованную в укреплении и росте Британской империи. Чем меньше был вклад местного капитала в формирование и развитие внутреннего рынка, чем более традиционалистским становилось общество, чем менее активно происходила затем модернизация Индии, тем более прочной была эта заинтересованность в империи и ее рынках, тем более «глобалистской» по своей идеологии оказывалась буржуазия[916]. «Если с точки зрения капитала смысл системы состоит в накоплении, защите прав собственности и получении связанных с ней социальных привилегий, Индия середины XIX века может считаться одним из наиболее успешных капиталистических обществ. Уровень прибыли в ее экономике был чрезвычайно высок, гораздо выше, чем на „развитом“ Западе, к которому колониальное государство, периодически испытывавшее нужду в деньгах, вынуждено было обращаться за кредитом, ибо сделать на месте это было слишком дорого»[917]. В политическом плане сложившийся режим тоже вполне устраивал поднимающуюся буржуазию: «жесткая социальная иерархия, закрепленная в юридически оформленной кастовой системе, воспроизводилась автоматически при слабой конкуренции низов; а с другой стороны, элиты могли легко обосновать свое право на привилегии ссылками на культурное превосходство, а также жертвуя деньги на социально-значимые цели (литературу и образование, храмы и благотворительность). Требовалось немного. Редко, где в истории мы найдем пример, когда капитал и собственность доставляли своим обладателям столь блистательное положение и престиж так просто, как это было Южной Азии в Викторианскую эпоху»[918].