Читать интересную книгу Понтий Пилат. Психоанализ не того убийства - Алексей Меняйлов

Иными словами, речи Иоанна — как о нём сказал лично Иисус, «величайшего из пророков» — были лишь туманным, расплывчатым отражением прообраза-Истины.

Почему туманным и двусмысленным? Потому ли, что впоследствии всё равно обезглавленный Предтеча искал одной популярности? Подправлял ли он Истину? Был ли бесчестен?

Да, расплывчатость в речах многих бесчестна, но в случае с Иоанном не так.

Расплывчатость в великом деланье Иоанна была созидательна: в пустыне при Иордане он подготавливал восприятие тех из его слушателей, кто ещё по своим привычкам подпадал под понятие «толпа», но по мере личностного роста становился способным её покинуть. Не будь Иоанна, созерцающих Христа-Истину среди того достойных было бы существенно меньше. Не все достойные способны сразу шагать широко, многим нужны промежуточные ступени.

Иоанн Креститель, оформлявший свою жизнь под представления толпы о пророке, хотя и был толпой назван пророком (по внешнему антуражу), был ею не понят. Указующий перст «величайшего из пророков» (Лук. 7:28) был из поля зрения вытеснен, и Истина была сначала в пренебрежении, а затем и вовсе на Голгофе распята.

Но это — толпой. Были среди слушателей Иоанна Крестителя люди и другого рода, скажем, Иоанн, пусть хоть в старости, но, в отличие от других, решившийся «врезать» правду-матку (Иоан. 1).

Их способность к слышанию кроется, разумеется, в области духа, но и отчётливые «персты» древних пророков им были в подспорье.

Тема известная: указание на прообраз уже созидание!..

А имеющий уши услышит.

Прообраз есть у всякого произведения. Но только «академики» казённого литературоведения ищут его в прошлом и по горизонтали. В результате умевший видеть на сотни лет Пушкин унижен и стал всего лишь поэтом, про Толстого, удивлявшего своей способностью в творчестве предугадывать ближайшее будущее, и говорить нечего. Булгаков тоже попал под общую гребёнку.

Но даже невооружённым глазом видно, что есть глубинный смысл, который объединяет и выделяет всех троих — Пушкина, Толстого и Булгакова.

Но об этом — в других главах.

Но это проза, тёмная сторона бытия. Толстой, как и Булгаков, не мог не искать в будущем и чего-то прекрасного. А действительно, почему бы и самому Льву Николаевичу при таких его пространственно-временн`ых способностях также не заглянуть в «каморку папы Карло»? Конечно, увиденное он неизбежно должен был отобразить иначе, чем Булгаков. Булгакова, телесно закандаленного всепроникающим железным занавесом коммунистической империи, кроме вопросов души и духа беспокоили ещё и осязаемые преграды, — отсюда в каморке он разглядел и стены, и полуподвальное расположение комнат, и печь, пригодную для сжигания рукописей. Толстой же осязаемым пространством скован не был, конкретные формы во взаимоотношениях двоих для него были как бы ничто, поэтому мы и наше конкретное бытие в его творчестве отобразились в самом главном — в судьбах его любимейших героев. Своеобразной мечте. Как бы грёзе. А жизнь иногда даже прекрасней, чем грёзы… Да, странно — что грёзы, странно — что исполняются, и странные эти люди — писатели… И вообще все люди — странные. Где они живут, в каком мире? Или мирах?

А.Меняйлов. КАТАРСИС: Подноготная любви. Глава 1 («А помнишь?»), года за четыре до начала работы над «Понтием Пилатом».

глава двадцать восьмая

Где сейчас потомки Понтия Пилата?

Лев Николаевич Толстой был не только писателем, но ещё и читателем. Причём, можно смело предположить, далеко не самым поверхностным.

Так вот, Лев Николаевич говорил, что мыслящий читатель, общаясь с произведением (понятно, не «бульваром»), в конечном счёте, пытается понять не столько сюжет и тему, сколько взгляд автора на жизнь, пытается распознать его «нравственную физиономию».

Хочется надеяться, что и я могу отнести себя к тем самым «глубоким читателям». Во всяком случае, параллельно с перечитыванием произведений Льва Николаевича, я запоем читал все и всяческие биографические о нём материалы.

И очень жалел, что Лев Николаевич не оставил бесстыдного варианта автобиографии: что происходило с ним лично, что из этого обилия материала поразило, а что нет, что, по ощущению, повлияло на его дальнейшую жизнь. Очень жалел, что стыд помешал Льву Николаевичу, а, соответственно, мне усложнил восприятие его произведений и жизни вообще.

Тогда, видимо, и появилась мысль, что честный автор, для облегчения читателю работы, найдёт способ совместить произведение в традиционной «художественной» форме с автобиографическими сведениями «без экивоков».

Я и до сих считаю, что не упоминание постыдных деталей жизни (при поиске возвышенного!!) — свидетельство отнюдь не деликатности, а проявление покорности воле стаи на всеобщее одурение, или, в лучшем случае, указание на недостаток мужества и решительности. У Толстого, скорее, последнее, ведь с помощью мемуаристов я узнал, что он семь лет никак не мог последовать своему намерению бросить курить, а двадцать с лишним лет набирался мужества окончательно сбежать от нравственного урода, копрофилки Софьи Андреевны.

Сколько себя помню — лет, наверно, с четырёх-пяти — всегда вступался за тех, кто оказывался в меньшинстве. И всегда, не понимая, удивлялся: почему в прогулочной группе, в которую меня отводили по будням, все малыши столь просто и без зазрения совести принимают сторону сильнейшего, скопом бьют одного и непринуждённо перебегают к появившемуся новому лидеру, всегда бесчестному? Почему у меня с остальными малышами бытие было одно, а реакции — противоположные?..

Почему столь много людей, не где-нибудь в мире, а именно в России, интуитивно чувствуют, что авторитеты на Пилата клевещут? (Я довольно часто встречаю людей, не входящих ни в какие религиозные иерархии, которые, как минимум, полагают, что Пилат, так скажем, выделялся своей порядочностью. А жена и вовсе всегда знала (лучше сказать, чувствовала), независимо от меня, что Пилат — спасённый человек и автор Протоевангелия.)

Какого же рожна я вот уже второй десяток лет упорно пробиваюсь к правде о Понтии Пилате?

Откуда я знаю, что и его обоврали точно так же, как и женщину, взятую якобы в прелюбодеянии?

Отчего столь настойчивый интерес?

Почему повсюду, даже во Франции, Пилата хотят видеть ублюдком?

Почему автор «Мастера и Маргариты» — русский?

Подобное — к подобному?

Что у русских с Понтием Пилатом общего?

Последний вопрос я не только задаю себе сам, но его мне задают и коллеги в бригаде компьютерщиков-инсталляторов (литературный труд, рассчитаный не на «бульвар», кормит, но не более, приходится подрабатывать физическим трудом). Буквально позавчера, во время обеденного перерыва, было высказано предположение: если расхваливание Иуды свидетельствует о предательской сущности души, которую расхваливающий скрывает (традиционное отношение к Иуде само по себе, понятно, о благородстве ещё не говорит), а неприятие Христа уличает в стадности, иными словами, подобное — к подобному, то мой многолетний интерес к Пилату объясняется, видимо, тем, что в прошлом я был следователем?

Да не был я следователем! Занимался оперативной работой: скрытое наружное наблюдение, задержания, обыски — вот и всё. И то всего лишь несколько месяцев. Пилат этим не занимался. (Впрочем, и мне такое занятие показалось хотя и интересным для познания жизни и полезным, но промежуточным.)

Я — не военный, как Пилат, хотя мне, как и сотням тысяч выпускников военных кафедр институтов, присвоено воинское звание лейтенанта запаса.

И не префект-прокуратор — казнить Христа мне предлагается на общих основаниях. Так что сверхустойчивый интерес к Пилату у меня не из-за общности профессий или, тем более, положения.

Борьба с несправедливостью? Пилата оболгали, как периодически и меня?

Но Пилат не единственный, кого перемазали понапрасну, вся жизнь наша — как заплыв в океане дерьма, берегов не различить…

Но мало того, что есть к личности Пилата интерес, обнаружилось ещё систематическое угадывание разных деталей из его жизни, знание которых не могло прийти ко мне от одной только начитанности. К тому же, и что самое главное, подтверждение справедливости этих деталей обнаруживалось уже после завершения романа, много позднее.

Откуда эта систематичность?

Похоже, что и интерес, и сверхзнание достались от предков.

А вдруг?..

Отбросив ложный стыд и прочее тому подобное ложное, отдаляющее от истины, доведём мысль до логического завершения: можно предположить, что Понтий Пилат был, как и у многих русских, предком автора.

Если так, то в моей жизни — в особенности в бессознательной её части, прежде всего в уделе и доле, — можно распознать нечто существенное из жизни Пилата.