Влад обошел тело графа Хорвати, лежащее в луже крови, и отодвинул засов, который недавно закрыл Петру.
— Они скоро явятся. Дверь должна быть открыта.
Он наклонился, взял один из свитков, которые Хорвати бросил на пол.
— «Последняя исповедь Дракулы». — Влад усмехнулся и взглянул на Иона. — Как ты думаешь, какой из этого получится памфлет? Будут ли люди повсюду, во всех уголках мира, пугать детишек перед сном той правдой, которая написана здесь? Или она недостаточно кровава для этого?
Снова послышался клич охотничьей птицы.
Дракула подошел к кафедре, положил свиток на кресло, достал охотничью перчатку, спрятанную за поясом, натянул ее на свою левую изувеченную руку.
Потом он перебрался к маленькому оконцу, высунул в него ладонь и позвал:
— Кри-ак! Кри-ак!
То, что они услышали вскоре, могло показаться эхом, но на самом деле оказалось откликом. Дракула неожиданно резко наклонился, потом распрямился. Ион и Илона затаили дыхание. Влад осторожно повернулся, и они увидели, что на его руке сидит ястреб.
Дракула внес птицу в зал. Она некоторое время рассматривала мужчину и женщину, которые с таким же вниманием смотрели на нее. Затем Дракула достал из мешочка, привязанного на поясе, кусок мяса, и птица отвлеклась, повернув голову за угощением.
— Моя красавица! — сказал Влад, тут же вскинул глаза и заметил, что Илона поднялась со скамейки.
— Когда-то ты называл так меня, — с горечью сказала она. — Но больше никогда не скажешь мне такое.
Дракула наблюдал за тем, как она подходила к нему, заметно прихрамывая.
— Ты всегда будешь прекрасной для меня, Илона, — мягко проговорил он.
Ион тоже поднялся и, как мог, почти ползком, приблизился к своему повелителю.
— А как же я, мой князь? — спросил он и ощутил, как сердце на мгновение остановилось у него в груди. — По-прежнему ли я твой слуга? Или ты считаешь меня предателем?
— Нет, Ион. Тот, кто надеется на прощение, сам должен прощать. Ты сделал то, что вынужден был сделать. Во имя любви. — Влад взглянул на Илону. — Во имя ненависти. Но ты всегда был и остаешься моим другом.
Ион оперся на край стола и наполовину распрямился. Теперь Влад и Илона были совсем близко от него. Тремблак мог видеть их обоих, хотя туман все еще застилал ему глаза. Он различал их лица, видел перед собой глаза женщины, которые околдовали его много лет назад. Они по-прежнему были золотисто-карими. Ион разглядел птицу, сидевшую на руке у Влада. Он видел глаза Дракулы. Его удивило, что больше они не были такими зелеными, как прежде. В них появился какой-то странный красноватый отблеск.
— Что же теперь? — спросил он.
— Тсс, послушайте. — Влад поднял свободную руку. — Вы слышите их?
Они склонили головы, прислушиваясь. Наверху раздавались громкие мужские голоса. На площади перед замком фыркали лошади.
— А что мы должны услышать, князь? — робко спросила Илона.
— Колокольчики на штандарте Мехмета. Он снова водрузил свой туг перед стенами Константинополя и собирается на войну. Ты помнишь нашу игру в джерид и ставки, которые мы сделали тогда? — Влад повернулся к другу.
— Нет. — Ион потер глаза. — Хотя погоди! Я вспомнил. Частица плоти против птицы? Так?
— Да, против охотничьего ястреба. Мехмет проиграл, но так и не рассчитался со мной. Пришла пора заставить его сделать это. Да, султан должен мне ястреба.
Эпилог
Имя ему смерть, и ад следовал за ним.
Откровение Иоанна, 6.8
Гебзе, Анатолия, недалеко от Константинополя,
четыре недели спустя
Довольно долго звук колокольчиков на штандарте султана невозможно было различить. В огромном турецком лагере, готовящемся ко сну, его заглушал гул голосов. К нему добавлялись ржание лошадей, короткие вскрики ослов, протяжный, трубный зов верблюдов.
Однако человек, чье ремесло состояло в том, чтобы шить что угодно из кожи и шкур, довольно уверенно пробирался сквозь плотную паутину палаток и шатров. Чем ближе он подходил к центру лагеря, тем тише становилось вокруг. Здесь люди разговаривали вполголоса, чаще шепотом, в основном сами с собой и очень редко друг с другом, да и то с опаской поглядывали через плечо, желая убедиться в том, что поблизости нет лишних ушей. Они делали предупреждающие жесты, словно хотели заглушить тот звук, который становился все громче по мере того, как кожевник подходил к сердцу лагеря. Это были тягостные стоны человека, мучающегося в агонии. Люди здесь были сосредоточены, погружены в себя. Они стояли на коленях и тихо молились.
Никто не обратил внимания на этого невысокого коренастого ремесленника в грязной одежде, давно потерявшей цвет, и линялой чалме, не взглянул на растрепанную бороду и босые, грязные ноги. При нем не было оружия, только сумка через плечо, в которой он носил принадлежности своего ремесла. Изнутри, чтобы не потерялись, в ней были приколоты костяные иголки разной величины и толщины, лежали шпульки с нитками из верблюжьей шерсти, кожаные заплатки и тесемки, металлическое шило. Если бы кто-нибудь взял на себя труд повнимательнее приглядеться к этой сумке, то он, конечно же, заметил бы, что из нее капает вода. Но никто этого не сделал.
Кожевнику удалось добраться до султанского шатра гораздо легче, чем в предыдущий раз. Он миновал турецкие отряды, размещенные в обычном порядке, прошел сквозь ряды гази и акинчи, непрестанно скачущих на маленьких лошаденках между войлочными навесами, миновал шатры провинциальных губернаторов, белер-беев, и остроконечные юрты, покрытые верблюжьими шкурами, в которых обычно спали янычары. Этот человек заметил несколько штандартов, отмечающих расположение их отрядов, — башня, колесо, полусолнце и даже знакомый слон на флаге семьдесят девятой орты.
Он уже знал, что идти ему осталось недолго, когда увидел шест с желтым полотнищем, отмечающим левое крыло спагов. Печальная молчаливая сосредоточенность, которую кожевник увидел на лицах турецких рыцарей, многое объяснила ему, точно так же, как и отчаянные страдальческие вскрики, хорошо различимые уже здесь.
Ремесленник был невысоким, а воины, через расположение которых ему приходилось идти, принадлежали к элите турецкой армии и, как правило, отличались крупным телосложением. Он проник через их ряды, как иголка с ниткой проскакивает через не очень плотную ткань. Когда бедняк дошел до расположения султанских гвардейцев, последнего препятствия на своем пути, он наконец смог увидеть бубенцы на султанском штандарте. Их тихий мелодичный перезвон заглушался громким страдальческим стоном.