от такой ее перемены избирателем.
Алексей, точно назло, продолжал подсматривать в дверь. «Ведь любишь же, — восторженно подумал он, — раз так вспыхнула и растерялась, значит, любишь».
Но того, что случилось в следующую секунду, Алексей никак не ожидал. Быстро встав из-за стола, Лариса почти подбежала к двери и выпалила:
— Подсматривать в щелки, между прочим, ваша старая болезнь! — И так хлопнула дверью, что Алексей опешил.
«Да, в первую встречу было то же. Но тогда ведь я не подсматривал. Вот и объяснился, объяснился до конца». Алексей отошел от двери. Он знал, что к Ларисе сейчас лучше не подходить.
По обрывкам разговора студентов, которые толпились у стенной газеты «Избиратель», Алексей догадался: они ждут Ларису, чтобы поехать за город. Значит, поговорить снова не дадут. Он вышел на улицу.
«Подсматривать в щелки... ваша старая болезнь!» Что может быть обиднее и оскорбительнее?
Проходя по Моховой, среди нескончаемого пестрого потока встречных Алексей заметил счастливую пару. В коротеньком платьице цвета подсолнечных лепестков, разбросанных в корзине с вишней, с большим букетом, который она прижала к груди, Нина Ткач со своей белозубой улыбкой и небесно-синими глазами походила на живой букет полевых цветов. Рядом с ней шел высокий загорелый молодой человек. Он поддерживал ее под руку и застенчиво улыбался. Это был венгр Янош, студент филологического факультета. Поравнявшись с ними, Алексей поздоровался, но его не заметили. До него ли им сейчас? Алексей с тоской посмотрел вслед счастливой паре. «Люди разных стран находят общий язык, любят друг друга, а тут вот...»
У цветочного магазина он остановился: «А что, если попробовать?» На последние деньги он купил большой яркий букет. Когда шел с ним к троллейбусу, ему казалось, что вся Москва на него смотрит и ухмыляется. В эти минуты он испытывал такое же чувство жгучей неловкости, какое пришлось пережить однажды весной, когда он первый раз в жизни надел шляпу и отправился в театр. Через месяц ему было даже смешно, когда он вспомнил этот свой стыд. Теперь ему казалось, будто в шляпе он и родился.
От напряжения Алексей даже вспотел. Своего имени лифтерше, которую попросил передать цветы Ларисе, он не сказал.
— И что же я скажу, если она заинтересуется, от кого букетик? — уважительно спросила пожилая женщина, любуясь цветами.
— Скажите, что молодой человек в желтой тенниске.
— Ну что ж, как прикажете, так и передадим, — понимающе улыбнулась лифтерша.
Алексей вышел из подъезда и почувствовал, что с плеч свалилась гора. Самое страшное было сейчас встретить Ларису.
Вернувшись в общежитие, он, не разуваясь, лег на койку, положив ноги на стул, и закрыл глаза. Образ Ларисы вставал в мельчайших подробностях. Алексей вел ее своим воображением от факультета до дому.
...Вот она входит в вестибюль, подходит к лифту, спешит войти в кабину. Тут ее останавливает улыбающаяся добрая лифтерша и протягивает цветы. Протягивает и хитровато молчит. Лариса недоумевает. «От кого?» — спрашивает она, но лифтерша прищурилась и покачала головой: «Ой, как будто и не знаете?» Лариса допытывается, и, когда лифтерша, помучив ее добрых пять минут, наконец подробно описывает внешность Алексея, она догадывается. Ох, если б видеть в эту минуту ее лицо!
Так, почти не двигаясь, он пролежал около часу. В комнате никого не было. Все разъехались кто куда: кто на вокзал за билетами, кто в Химки купаться, кто гулять в Сокольники.
Неизвестно, сколько бы еще пролежал так Алексей, если б не слабый, робкий стук в дверь, который оборвал ниточку его разгоряченной фантазии.
— Войдите! — крикнул он и в следующую секунду опешил.
В дверях стоял Ломако. В руках он держал обдерганный, жалкий букет. Тот самый букет, который два часа назад Алексей купил для Ларисы.
В общежитии Ломаку знали как ехидного и жадного парня, у которого не выпросишь взаймы рубля, хотя у него всегда водились деньги, а кое-кто даже видел у него сберегательную книжку. Возвращаясь в конце августа со своей утопающей в садах Полтавщины, он привозил мешок фруктов, но никто не помнил, чтобы он кого-нибудь угостил. Все у Ломаки было под замочками, на завязочках, в коробочках.
Студент Зайцев обнаружил однажды у него целую систему примет и сигналов. Закрыв тумбочку, Ломако незаметно заклеивал щелку створа хлебом. Если кто-нибудь в его отсутствие трогал дверку тумбочки, кусочек хлебной замазки отпадал. Ломако знал, что у него «были». Чемодан он метил тонкой ниточкой, которую протягивал от крышки к дну.
Разгадав эти хитрости, Зайцев иногда нарочно отклеивал хлебную замазку, отбрасывал ниточку. Ломако, найдя, что его сигнализация нарушена, часами рылся в своих вещах, но, не обнаружив никакой пропажи, молча и сердито сопел. Зато по вечерам этот полтавский яблочный король мстил всем жильцам комнаты. Зная, что полученный по карточкам хлеб на день студенты съедали в обед, Ломако приносил из кубовой чайник кипятку и доставал из сумки большой ломоть хлеба. Сахарок у него водился всегда. Ел он медленно, со смаком. Падающую на стол крошку сметал на ладонь и ловко бросал в рот. В эти минуты Зайцев ненавидел Ломаку. Исходя слюной, он мысленно грозился взломать его тумбочку. Не выдерживая дальнейшей пытки, он тяжело вздыхал и с головой залезал под одеяло, чтоб только не слышать аппетитного чавканья.
Жадных в студенческой среде не любят. Не любили и Ломаку.
Не дрогнув ни одним мускулом лица, Алексей встал.
— В чем дело? — тихо спросил он.
— Узнаешь, Леша? — Ломако с ехидцей протянул общипанный букет.
Алексей молчал.
— Этот букетик Лариса Былинкина велела вернуть тебе и просила передать, чтобы ты наперед не тратил свою степешку на пустое дело.
Алексей подошел к Ломаке, молча взял букет и, выбросив стебли без бутонов, поставил его в стеклянную банку с водой, в которой стояли два маленьких пучка степных колокольчиков.
Закончив с цветами, он снова подошел к Ломаке, который, переминаясь с ноги на ногу, стоял у двери, удивляясь такому невозмутимому спокойствию Северцева.
— Теперь ты доволен? — спросил Алексей и, открыв дверь, показал на нее рукой. — Можешь убираться, у меня к тебе нет никаких поручений. Прореха!
«Прорехой» Ломаку окрестил Зайцев.
Ломако заметил в глазах Алексея искорки злобы и боком вышел в коридор.
Оставшись один, Алексей шагал по комнате. Такого удара он не ожидал. Первый раз в жизни подарил любимой девушке цветы, и вот результат. Они возвращены с позором. Пока об этом знает один Ломако, но завтра будут говорить все, кто не уехал на каникулы.