– Красота-то какая! Красотища. Эхма-а, братцы, ничего этого мы бы не видали и не знали, если бы не наш Федор Федорович. Вот уж победы умеет ковать-то. Ажио страшно, куда забрались. А с ним не боязно.
– А и нам с Александром Васильевичем стало ничего не страшно. Он все дела свои вершит по божьим законам. Господь дал ему чудесную мудрость, и знал он все на свете, что было раньше, что будет потом. Ангелы божьи руководили им. Они слабые стороны его врагов указывали, а русскую солдатскую силу удесятеряли.
– А ты знаешь, – перебил другой, – он хоть и телом хлипок, не чета вашему адмиралу, но бог дал ему здоровье наикрепчайшее, хворь его не одолевала.
– Да что хворь, он с самими звездами речь вел и волны слушал, шелест листьев разумел. Бают, что по ночам он видел всех, кто погибший, и скорбел всегда сердцем, зная их. Дьявол, сказывают, – продолжал седоусый гренадер, – со всеми его врагами союз заключил, но Суворов дьявольских чар не боялся и наваждения всегда отводил от себя и солдат. Но однажды, – гренадер оглядел слушателей, достал трубку и, набивая ее табаком, продолжал, – дьявол таки одолел его солдат. Сила врага человеческого велика, и войско стало роптать. Дело еще было во время перехода через ущелье Сен-готардово, где и гнездился дьявол. «Не пойдем дальше! – кричали солдаты. – Мы голодны, не обуты, веди нас назад!» – «Хорошо!» – сказал Суворов. Гренадер высек искру, и трубка его задымила, распространяя запах пахучего турецкого табака. – Так вот: «Хорошо, – он говорит. – Я позволю вам возвратиться назад, но прежде заройте меня в землю! Копайте могилу!»
– Так и сказал? – недоверчиво спросил крепкий, коренастый, молодой моряк.
– Так и сказал: «Копайте мне могилу!» А у солдат сердце встрепенулось. «Отец наш! – заливаясь слезами, говорили они. – Веди... Веди нас! Умрем за тебя!» Так что и на сей раз дьявольские козни не удались. Я ведь с Александром Васильевичем из-под самого Кинбурна воевал, и под Очаковом был, под Измайловом, две дырки от фузеи в ноге, по голове шашкой турок полоснул, француз в грудь штыком уколол, а жив все. А он, наш отец родной, уже на том свете, но, сказывают, – гренадер снова понизил голос, – что лежит он в гробнице в глухом темном лесу, среди необитаемых трясин. В том лесу есть скала, а вход в эту скалу скрыт под болотом, про которое в народе ходят недобрые слухи...
Трубка у гренадера иногда вспыхивала ярче, и тогда из темноты выплывали части лиц моряков и солдат: то нос с усами, то чье-то ухо с серьгой, то полуоткрытый рот застывшего во внимании молодого еще воина.
– Так вот, говорят, по ночам слышатся там чьи-то горькие стенания, синие потаенные огни загораются то там, то сям под скалой, какая-то бледная тень носится над ней, да слышится пение заупокойное и звон погребальный.
– Что то такое? – не выдерживает молодой.
– Да то тайна. Но говорят, в середине скалы есть оконце, и видно в него, как горит там внутри его неугасимая лампадка и кто-то замогильным голосом произносит поминовения старому князю, рабу божьему Александру. А он сам, батюшка наш Суворов, спит тут же, положив голову на каменную плиту. Тишина мертвая кругом, лес не шелохнется, ветерок не прошумит в листве, ни птица, ни зверь сюда не заглядывают, только черный ворон каркает над скалою да высоко в небе вьется орел, что другом его и спутником был в небе.
– Да-а, история, – протянул кряжистый, полувопросительно подтвердил: – Может, и найдется волшебник какой, что живую воду найдет.
– Спит мирно русский богатырь, – закончил гренадер. – И долго еще спать будет, пока не покроется русская земля человеческой кровью по щиколотку бранного коня. Тогда и воспрянет от смертельного сна могучий старец, выйдет из темного могильного заключения и освободит свою Родину от злой напасти.
Над кораблем проносились морские ветерки, тихо шуршала волна, а солдаты и матросы задумались над судьбой уже ставшего легендарным, недавно водившего в поход русские войска непобедимого воина и командира. Ушаков шагнул вперед, солдаты и моряки вскочили.
– Сидите! Сидите! Славно сказывал про Александра Васильевича. Может, и песни какие споете про него?
Солдаты переглянулись.
– Да вот есть у нас тут один, Максим из Малороссии. Он много знает.
Максим не отнекивался, сел на подсунутую кем-то скатку и попросил подсвистывать. Потом начал лихо:
А Суворов подскакал ко донским казакам:«Ой вы, братцы, молодцы, вы донские казаки!Вы донские, гребенские, запорожцы молодцы.Сослужите таку службу, каку я вам велю,Каку я вам велю и каку прикажу:Вы пейте-ка без меры зелено вино,Берите без разсчету государевой казны,Но можно ли, ребята, караулы турски снять?»
Максим закончил куплет на высокой ноте, опустил голову, набрал воздуху и снова с удалью продолжал:
«Не велика, сударь, страсть – караулы турски скрасть»,Тихо ночью подъезжали, караулы турски скрали,Закидался, забросался сам турецкий визар,Черзень-речку перешел, во постелюшку слег:«Не чаял своей силушки в погибель бывать,А теперь моя силушка побитая лежит,Вся побитая лежит, вся порубленная».Побили-порубили все донские казаки,Донские, гребенские, запорожцы молодцы!
– Хорошая песня, боевая, – похвалил Ушаков. – Ну а еще что знаешь?
– Я много знаю: и про Кинбурнскую косу, и про польского короля, и про то, как цесарский царь просил спасти его Суворова отрядить, и про их спор с Потемкиным. Но вам вот спою смутную, печальную:
Где ты, ворон, был, где полетывал,Ты скажи, ворон, что видал-слыхивал?Что случилось во туретчине,В грозной армии Суворова?Не убит ли мой сердечный друг,Сердцу верному зазнобушка?
Вышла луна, по берегу тянулись огоньки, и русская протяжная песня зажимала суровое солдатское сердце в тоске, вызывала в нем сладостные и грустные воспоминания.
Я видал диво, диво дивное,Диво дивное, чудо чудное:Как наш батюшка, Суворов князь,С малой свитой соколов своихРазбивал полки тьму-численны,Полонил пашей и визирей,Брал Измаил-крепость сильную, заветную.Много пало там солдатушекЗа святую Русь – отечествоИ за веру христианскую.
Моряки вспоминали штурм Корфу, солдаты – последние битвы при Требии и Нови. И там пали многие их товарищи. А Максим продолжал как-то сдержанно и легонько:
Я принес тебе и весточку,Что твой милый друг на приступеПал со славой русска воина.Он велел отдать кольцо тебеОбручально, с челобитьицем,Чтобы красная ты девицаНе кручинилась, не печалилась.Князь Суворов, наш отец родной,Смерть отмстил он своих детушек —Над главами басурман-врагов:Он, отпев тела геройские,Поронил слезу отеческуИ по долгу христианскомуНад могилой их поставил крест.
Песня затихла, а все кругом молчали. Было грустно, жаль солдата, его невесту, да и себя немного. Ушаков тоже пожалел себя. Некому отдать было обручальное кольцо. Да и не было его у него. Обручили его с морем, с дальними походами, ласкали его удачливые ветры, и не семейный, а самый настоящий боевой корабль был под ногами у него всю жизнь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});