Е.П.: Ну, наше с тобой отношение к Василию Павловичу Аксенову понятно. Мы его обожали. Но как ты думаешь, насколько это отношение было типичным? Я бы рискнул высказаться, что Аксенова знали все молодые люди страны.
А.К.: Абсолютно верно.
Е.П.: По крайней мере я это видел в своей студенческой среде. Кто-то его любил больше, кто-то меньше, но когда появилась «Бочкотара», в студенческий сленг тут же вошло устойчивое словосочетание «Старик Моченкин дед Иван». Аксенова любила страна. Но как ты думаешь, были люди, которые его не любили тогда? Которые его мертвым считали уже тогда?
А.К.: Были. Первая категория, которой и он отвечал взаимной неприязнью, — это почвенники, такие ранние националисты. Они ненавидели его осознанно. Они считали его своим врагом.
Е.П.: Это интересно. Ведь Аксенов в то время печатался в журнале «Молодая гвардия». Роман «Пора, мой друг, пора» именно там напечатан.
А.К.: «Молодая гвардия» не была в то время столь уж «патриотической».
Е.П.: Но там уже в то время служил известный почвеннический критик Виктор Чалмаев. Помнишь такого?
А.К.: Тогда не было такого прямолинейного разделения на почвенников и либералов. Тогда советская власть всех инакомыслящих давила без разбора.
Е.П.: Я почему это спрашиваю, потому что я и в «Молодую гвардию» тогда рассказы носил. Там был такой человек, знаменитый Владимир Викторович Сякин, редактор одной из первых книг Евтушенко. Он отдал мои рассказы Чалмаеву, который, если не ошибаюсь, занимал там тогда пост замредактора. Чалмаев меня спрашивает: «Откуда вы родом?» — «Из Красноярска», — говорю. «Значит, не успели еще хлебнуть московской заразы», — говорит мне Чалмаев.
А.К.: Ну-ну…
Е.П.: Но, возвращая мне рассказы, был со мной сух. «Забирайте-забирайте, — говорит, — у нас это не пойдет». То есть я, по его мнению, все же хлебнул московской, то бишь аксеновской заразы.
А.К.: Другая категория его неприятелей — люди сталинского закала. Из простых читателей. Им в текстах Аксенова всё не нравилось — странные герои, стиляги, пьяницы, непризнанные художники и так далее.
Е.П.: Тогда я добавлю, если ты позволишь, что в последние годы — перед перестройкой, в разгаре перестройки и во время начала конца перестройки — была еще одна мощная категория граждан, которых Аксенов тоже не устраивал. До перестройки, когда он играл роль, как выражались персонажи Достоевского, «гонимага и даже ссыльнага», когда соответствующее место в пробуждающемся общественном сознании заняли «Ожог» и «Остров Крым», Василия задевать как-то стеснялись. Зато потом — пошло-поехало. Раньше б — не посмели рта раскрыть, а тут публично принялись вставлять ему шпильки. Хотя был бы я ученым человеком, я бы эту третью категорию разделил на две подкатегории. С одной стороны, это — активные действующие диссиденты круга Сахарова или Солженицына, для которых он был слишком легковесен и аполитичен. С другой — ой, ну как бы это точнее выразиться? — люди академического склада, связанные, например, с Анной Ахматовой. Я, кстати, не знаю, как она относилась к Аксенову.
А.К.: С теми, кого недоброжелательно прозвали «ахматовскими сиротами», Вася подружился еще в Ленинграде. С Найманом, Рейном…
Е.П.: Ну да. И Рейн, и Найман — это точно. Но я не про них.
А.К.: Понимаю. Ты скорее всего имеешь в виду вообще тех писателей и поэтов, которые выше всего ставили классическую традицию.
Е.П.: Классическую традицию и антисоветчину…
А.К.:…написанную в классической традиции…
Е.П.:…безо всякого этого ёрничества! И я думаю, что реплика Евгении Семеновны Гинзбург во время того исторического разговора с сыном, когда она советовала ему писать проще и прямее, была в какой-то степени отражением позиции по отношению к писателю Аксенову, занятой немалым количеством интеллигентных, честных людей ее круга.
А.К.: Условно говоря, люди, сформировавшиеся в такую группу… ну, не группу, слой вокруг твардовского «Нового мира», Аксенова не любили. Писателя Аксенова, а не доброго милого Васю, сына Евгении Семеновны, написавшей великую и серьезную книгу «Крутой маршрут». Думаю, эта тема тоже обсуждалась в писательском гетто на «Аэропорту». И Евгении Семеновне говорили то, что она потом сказала сыну.
Е.П.: Да, но они все же уважали его. За рассказ, например, «На полпути к Луне», появившийся в «Новом мире».
А.К.: Правильно. Это, с их точки зрения, был редкий для Аксенова реалистический рассказ, вся правда жизни, правда жизни простого человека.
Е.П.: Но ведь там же был напечатан весьма странный с этой точки зрения рассказ «Папа, сложи».
А.К.: Ну, ничего… Помельче, конечно, чем «На полпути…», но все-таки ничего. А вот, например, рассказы «Маленький Кит, лакировщик действительности» или «Жаль, что вас не было с нами», не говоря уже о повести «Рандеву», они на дух не принимали. Про кого он пишет? Про всякую бездуховную мразь — московских снобов, конформистов, недурно пристроившихся к этой жизни, разъезжающих по Крыму на такси.
Е.П.: Опять же какие-то подпольные скульпторы, авангардисты, личности, постоянно нигде не работающие. Явление Герострата на вокзале зимней Ялты. Что это? «Что это за дурь?», — как уважаемый Александр Трифонович написал на полях рассказа Эдуарда Русакова, еще одного «подаксеновика», изобретательнейшего, ироничного, культурного, фонтанирующего идеями писателя, самого интересного, пожалуй, на сегодняшний день прозаика по ту сторону Уральского хребта. Так Русаков в те годы сквозь строгого Твардовского и не прорвался.
А.К.: Вот я и говорю: люди, которые сформировались как слой советского общества в качестве читателей и почитателей того «Нового мира», превыше всего ценили в журналах не прозу Аксенова, Трифонова и Катаева, а скорее публицистику в духе Валентина Овечкина, понимаешь? Или Юрия Черниченко. Эти люди не могли любить Аксенова, они его эстетически не принимали, как Синявский эстетически не принимал советскую власть, помнишь его слова, которые он произнес на процессе, когда ему воткнули за это семь лет? И у Синявского, и у Аксенова были прежде всего стилистические разногласия и с советской, и с антисоветской литературой.
Е.П.: Совершенно верно. И я думаю, что ты совершенно правильно эти слова вспомнил, потому что Андрей Донатович по сути своей был такой же одинокий волк, как Василий Павлович.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});