Читать интересную книгу Настоящая фантастика – 2014 (сборник) - Гусаков Глеб Владимирович

Солярис – громадный, опасный, чрезвычайно интересный объект изучения. Орды ученых пытались так или иначе раскодировать его загадки, определить его сущность. Однако вместо единого твердого мнения получился букет разнообразных, противоречащих друг другу трактовок. Мало того, сама соляристика расползлась на ветви и сферы, мало связанные друг с другом.

Кельвин вынужден констатировать: «Исследователей и теорий были легионы. Впрочем, кроме «установления контакта» существовали и другие проблемы… Были отрасли соляристики, в которых специализация зашла так далеко, особенно на протяжении последней четверти столетия, что солярист-кибернетик почти не мог понять соляриста-симметриадолога. «Как можете вы понять океан, если уже не в состоянии понять друг друга?» – спросил однажды шутливо Вейбек, который был в мои студенческие годы директором Института. В этой шутке было много правды». И, далее, в другом месте: «Соляристика оказалась загнанной во все более разветвляющийся, полный тупиков лабиринт. В атмосфере всеобщего равнодушия, застоя и обескураженности другой, бесплодный, никому не нужный бумажный океан сопутствовал океану Соляриса».

Суть этой ситуации следует соотнести не с фантастической соляристикой, а со вполне реальной земной наукой середины XX века. Это она до такой степени разветвилась в своем стремлении познать мир, что абсолютно утратила единство и начала испытывать ощущение тупика. Для Лема, влюбленного в науку, это весьма значимый и, в какой-то степени, болезненный момент.

Итог: соляристика вроде бы «проиграла сражение». Она не дала ответов на самые крупные, основополагающие вопросы о том, что такое Солярис. Так не пора ли сократить дотации на нее? Если перевести это на язык земной реальности, то станет ясно: Лем беспокоится об утрате наукой авторитета, о том, что менеджмент уже не склонен давать новые деньги на ее развитие, если не видит прямых ответов, очевидной практической пользы.

И читается в этом трагедия, затаенная боль автора.

Океан порой интерпретируется как Бог, дьявол, йог, дебил… Первая и вторая трактовки ставят на повестку дня метафизику, т. е. уже не вполне науку, если не сказать вполне не-науку. Для автора подобный поворот событий – еще одна разновидность поражения.

Лем подвергает соляристов, в том числе главного героя, страшным испытаниям. Люди изучают и осваивают окружающий мир (в данном конкретном случае – Солярис), а мир-Солярис осваивает их. Он может вторгнуться в человеческое сознание, задеть там самое важное, самое святое, самое кошмарное. Столкновение Кельвина с копией его давно умершей жены и представляет собой пример такого вторжения; их любовные игры некрасивы, жутковаты. Мир-Солярис может убить или довести до самоубийства. Мир-Солярис может поставить перед человеком чудовищные препятствия. А у человека есть всего лишь одно орудие защиты и понимания – наука. Притом орудие, как уже говорилось выше, несовершенное, дающее сбои, знающее поражения.

Но… человеку нужен космос. Человеку нужно познание окружающего мира. Лем в этом уверен. Он позволяет персонажам мысли об отступлении и даже об уничтожении непознанного, непонятого. Однако в конечном итоге автор заставляет людей двигаться вперед, используя столь несовершенное орудие, не сдаваться и не трусить, какие бы тяготы и кошмары ни ждали их на пути познания. А если они попадают в нечеловеческие обстоятельства, то – Лем подчеркивает это! – им следует вести себя вне человеческой морали. Космос ее не знает, не понимает. Общаясь с ним, познавая его, полагает Лем, надо оставить мораль, выработанную людьми, забыть о ней.

В романе «Солярис» не столь уж важна любовь Кельвина и его «ожившей» супруги Хари. И даже контакт с великим океаном не столь уж важен. Напрасно столь большое значение придают словам, прозвучавшим в романе о контакте: «Мы отправляемся в космос, приготовленные ко всему, то есть к одиночеству, борьбе, страданиям и смерти. Из скромности мы не говорим этого вслух, но думаем про себя, что мы великолепны. А на самом деле, на самом деле это не все, и наша готовность оказывается недостаточной. Мы вовсе не хотим завоевывать космос, хотим только расширить Землю до его границ. Одни планеты пустынны, как Сахара, другие покрыты льдом, как полюс, или жарки, как бразильские джунгли. Мы гуманны, благородны, мы не хотим покорять другие расы, хотим только передать им наши ценности и взамен принять их наследство. Мы считаем себя рыцарями святого Контакта. Это вторая ложь. Не ищем никого, кроме людей. Не нужно нам других миров. Нам нужно зеркало. Мы не знаем, что делать с иными мирами. Достаточно одного этого, и он-то нас уже угнетает. Мы хотим найти собственный, идеализированный образ, это должны быть миры с цивилизацией более совершенной, чем наша. В других надеемся найти изображение нашего примитивного прошлого, в то же время по ту сторону есть что-то, чего мы не принимаем, от чего защищаемся. А ведь мы принесли с Земли не только дистиллят добродетели, героический монумент Человека! Прилетели сюда такие, какие есть в действительности, и когда другая сторона показывает нам эту действительность – не можем с этим примириться». Это – частность. Подсказка читателям. Лем, насколько можно понять из романа, в принципе не очень интересуется проблемой контакта. Контакт, все-таки налаженный с такими мучениями, у него – пример успеха человечества, идущего по пути познания, не считая потерь, точно так же как сумасшедшая любовь человека и человековидной куклы – пример труднопреодолимого барьера на этом пути.

Правильное отношение человека к вселенной высказано соляристом Снаутом, который дает совет Кельвину: «Владей собой… Будь готов ко всему. Это невозможно, я знаю. Но ты попробуй. Это единственный выход. Другого я не знаю». В познании мира нужно владеть собой и быть готовым ко всему, хотя это и невозможно. Но ведь еще более невозможно – остановиться. Космос – нужен! Познание – нужно! Потери – неизбежны. «Кто вы такой – ученый или жалкий трус?!», – кричит на соляриста Сарториуса Кельвин. Вот пафос романа, вот сумма философии Лема, высказанной в этой книге.

Менее известен текст Лема, посвященный, в сущности, той же теме – «Расследование» (1958). Тайны жизни и смерти исследованы там с помощью современной криминалистики профессионалами своего дела, и… профессионалы вынуждены опустить руки. В нашем мире, на Земле, есть нечто, их знаниям и навыкам не поддающееся. Притом непонятно, до какой степени это самое «нечто» вообще может быть расшифровано когда-нибудь – через десять лет, пятьдесят, сто…

«Расследование» по сути своей пессимистично. Не столько следствие потерпело поражение, сколько наука, знания людей. «Солярис» несет в себе оптимизм: да, трудно, но продвижение все-таки возможно.

По мотивам романа появились три экранизации – телеспектакль Бориса Ниренбурга, фильмы Андрея Тарковского и Стивена Содерберга, а также спектакль Дэвида Гласса и балет Сергея Жукова[32]. Но внимание зрителей было приковано только к двум продолжениям «Соляриса», а именно работам Тарковского и Содерберга. На них и сосредоточимся.

Фильм «Солярис» Андрея Тарковского (1972), где Кельвина играет Донатас Банионис, одновременно сужает и расширяет философское поле Соляриса.

Сужает – в том смысле, что наука, познание, освоение космоса Тарковского не особенно интересуют. Режиссер сохраняет приличествующий научный «каркас» (гораздо больше, чем сохранит его в «Сталкере» по отношению к литературному оригиналу – повести братьев Стругацких «Пикник на обочине»). Тарковский даже чуть-чуть полемизирует с Лемом. Один из персонажей фильма выражает уверенность, что познания вне морали быть не должно, это неправильно. Но философское наполнение картины, по большей части, не связано с философским наполнением романа.

Тарковский, отталкиваясь от Лема, говорил о своем.

Кинематографист представил мир как сочетание вечного и временного.