…Приезжая в Ташкент, я ставил своей целью окончить 9-й класс во что бы то ни стало. И я кончил его. И это хлеб: в Москве я вряд ли смог бы это сделать».
Все вроде бы как устраивается, все идет более или менее нормально, но тут, где-то в июле должно быть, а может быть, и в конце июня, старуха обнаружила пропажу вещей! Она заявила в милицию. Мура вызвали, началось следствие. Мур во всем сознался и обещал выплатить старухе ту сумму, которую она назначит. Старуха оценила все вещи в три тысячи рублей и потребовала выплатить деньги к ноябрю. Мур согласился. Продал он явно эти вещи за гроши, о такой сумме он и помыслить не мог, да и вряд ли вещи стоили этих денег, но он на все был согласен, лишь бы без суда! В Москву к теткам полетели отчаянные письма, он во всем сознается и умоляет продать вещи и выслать деньги. Он просит никому не говорить о случившемся, кроме Мул и…
Муля пишет Але: «…в письме Мура от 16 июля тот сообщает, что у него произошла маленькая финансовая авария, выкрали небольшую сумму. Мальчишка было повесил нос на квинту, но я уже послал ему срочную телеграмму и необходимое подкрепление. Как сейчас ни сложно, но мне думается, что к зиме ему удастся вместе с Толстыми перебраться обратно в Москву, где он у меня будет под постоянным присмотром…»
7 августа Мур — Лиле: «Хозяйке я еще не начинал выплачивать. Впрочем, пока что настроена она довольно мирно. Я буду платить ей по 300–500 рублей, не меньше (мы так условились), но пока не мог. Часто бываю в милиции; пока никаких изменений. Самое главное — начать платить, и тогда хозяйка уже не слишком будет смотреть на сроки — раз уж начал. Оттого, как только сможете прислать рублей 500, — пришлите, именно чтобы начать; это очень важно и в глазах следствия, и милиции — смочь сказать: «Я уже начал ей выплачивать». А то ведь пока что я этого сказать не могу…»
8 сентября Муля — Але: «Я глубоко разделяю твою заботу о Мурзиле, но, как уже писал тебе в одном из предыдущих писем, он гораздо устойчивее и принципиальнее, не говоря уже о том, что он по-хорошему умен. Нечего говорить, что я помогал и буду помогать ему постоянно, пока все не стало на свои места. Сейчас я высылаю ему 300 рублей в месяц, это покрывает его насущные потребности наполовину, кроме того, ему приходится выплачивать около 300 рублей в месяц долга. Я советую Лиле, чтобы она продала что-либо из Сережиных вещей, чтобы облегчить всю Мурину денежную проблему.
Неожиданно выбыла из строя моя мать, и мне пришлось взять ее на полное финансовое иждивение».
Для Мура наступают тяжелые времена, быть может, даже более тяжелые, чем тогда, когда он совершает кражу. Кошмар ежемесячной выплаты все время нависает над ним. Он экономит деньги за счет еды, он голодает, обедом из столовой Союза не насытишься. Дорогу на базар приходится забыть. Он становится очень худым, покрывается фурункулами, которые приходится взрезать, лежит в больнице; его мучают железы, дающие температуру, потом у него случается рожистое воспаление на ноге и будет повторяться много раз с температурой до 40 градусов. Он лежит один в крохотной каморке без окон. Он пишет:
«Входя в нее — обливаешься потом. Да еще когда кто-нибудь одолжит плитку для «готовки» — так становится совсем как в кузнице Вулкана… Часто чувствую себя плохо, особенно утром, трудно подняться с жесточайшей кровати, и ноги как тряпки. Трудно устраиваться со стиркой; мне, щеголю, очень тяжело ходить в грязных брюках.
Живу в доме писателей; шапочно знаком со всеми; хотя ко мне относятся хорошо (одинок, умерла мать и т. д.), но всех смущает моя независимость, вежливость. Понимаете, все знают, как мне тяжело и трудно, видят, как я хожу в развалившихся ботинках, но при этом вид у меня такой, как будто я только что оделся во все новое.
Ожидают смущения, когда я выношу тяжелейшее ведро в пижаме, в калошах, но удивляются невозмутимости и все-таки смотрят как на дикообраза (я смеюсь: на «перекультуренного дикообраза»)…»
Это все глупое мальчишеское самолюбование, которое не оставляет его. Я уверена, что никто не обращал ни малейшего внимания, когда он выносил ведро, и тем более не ожидал, чтобы он смущался. Все выносили помойные ведра. Жил в это доме такой малоформист — Галицкий, он писал для эстрады, для цирка, сам когда-то был актером. Большой, барственный, с холеной физиономией, он по утрам, в галошах, с голыми икрами, в коротком банном халате, насвистывая какую-нибудь арию из оперетты, торжественно выносил вместо ночного горшка какую-то урну, которую уволок с улицы…
Но, конечно, не это главное, не эти житейские мелочи мучают Мура, главное — это выплата долга.
Он пишет Лиле 22 сентября: «…Как обстоит дело с продажей библиотеки? Дело в том, что, благодаря срочной помощи, оказанной мне Мулей, выплатил хозяйке тысячу рублей, благодаря этому удалось ликвидировать судебное разбирательство и всю официальную часть дела похоронить. Но мне остается заплатить остающиеся 2/3 моего долга — иными словами, две тысячи. Учтите, что мне удалось заплатить хозяйке 1000 рублей не только благодаря Мулиной помощи, но и путем постоянного и систематического вычитания известных сумм из тех, исключительно случайных, средств, отпускаемых мне Литфондом на пропитание. Так что я со своей стороны сделал, делаю и буду делать максимум для возможно скорого погашения долга. Но Вы понимаете, что «основным костяком» выплаты не могут быть те мизерные суммы, которые я отделяю от насущных средств; они только помогают уплате, округляют ее. Я и так голодаю, и болею, и лежал в больнице, и хожу с нарывами на руках и опухшей и наболевшей ногой: все это следствие «урезывания». Конечно — пеняй на себя, я знаю, но опять-таки, это не выход из положения, а все время «выезжать» на Муле невозможно ни мне — по соображениям этическим (он и так мне очень и очень помог), ни ему — по соображениям материальным. Остается одно — продажа библиотеки, обширной и ценной, находящейся у Садовских. Надеюсь, что они не станут отрицать наличия у них книг Марины Ивановны. Все это нужно сделать срочно, ибо хозяйка торопит, а ведь по моему обязательству, которое лежит у нее, к середине ноября все должно быть выплачено».
А 30 сентября Муля — Але: «От Мурзилы получил письмо. Алька, я все откладывал, но вынужден просить у тебя помощи. Лиля и Зина под влиянием трудностей минувшей зимы не совсем осмысленно ведут себя в делах, касающихся Мура. Пробовала и Нинка, но не достигла успеха. Мурзил в долгу 2000 рублей, которые он должен во что бы то ни стало выплатить к декабрю. Все то, что посылаем мы с Лилей, еле хватает на скромную еду. Мур недоедает, а старушка упорно не хочет расстаться с Сережиными вещами…»