И хотя эфирное время, предложенное нам, было совсем не рейтинговым, Ельцин выступил хорошо. Это сразу заметили его оппоненты в Кремле. Где бы ни выступал Ельцин и когда бы ни выступал, он все равно набирал очки. Очень скоро мы наладились эти выступления тиражировать и рассылать в регионы, где их крутили по местным телеканалам.
В один из таких зимних вечеров, я не помню точно, в чьем кабинете я находился — либо Силаева, либо Скокова, — мы готовили сверхважный для нас документ о финансировании телевидения. Разговор шел со скрипом, приглашенные финансисты упирались, я, естественно, наседал. Помню, что было очень душно, многие из присутствующих курили и я без конца открывал верхнюю раму, чтобы проветрить комнату. Неожиданно в дверь заглянула секретарь и сказала, что звонят из приемной Ельцина и разыскивают Попцова. Я тут же перезвонил в приемную. Мне сообщили, что Борис Николаевич просит меня немедленно приехать. Приезжать мне никуда не надо было. Апартаменты Ельцина располагались в другом крыле Белого дома. Я поднялся на пятый этаж. В кабинете Ельцина уже сидел Бурбулис. Ельцин был не в духе, поздоровался со мной кивком головы:
— Присаживайтесь. Вот вы все убеждали меня: не надо обострять отношений, не надо обострять. А они это воспринимают по-своему. Вот, почитайте.
В моих руках оказались бумаги за подписью Кравченко. Леонид Петрович сообщал Председателю Верховного Совета Российской Федерации, что Всесоюзное телевидение не может предоставить ему эфирное время для выступления в предлагаемый день и час, так как телевизионные программы готовятся заранее (кажется, в этом письме даже упоминался срок — две недели), информация о них публикуется в газетах. Далее сообщалось, что руководство Гостелерадио готово рассмотреть просьбу Б.Н.Ельцина с учетом существующих правил. Далее следовала подпись с указанием всех должностных регалий Леонида Кравченко.
Мне давали понять, что виновным за подобный ответ Кравченко Ельцин почему-то считает меня.
— Этого следовало ожидать, — философски заметил Бурбулис.
В данной ситуации эта фраза, прямо скажем, выглядела малоудачной.
— Следовало ожидать! Следовало ожидать! — еще более раздражаясь повторил Ельцин. — Если следовало ожидать, не надо было посылать письма.
— Почему не надо? Надо. В результате мы имеем скандал, — заметил я. Судя по ответу Кравченко, они этого ждут. Прекрасно, они получат скандал.
Бурбулис, посчитав, что я раньше времени выхожу из зоны ельцинского недовольства и он может остаться в этой зоне один на один с Ельциным, задал провокационный вопрос:
— А что с нашим телевидением? Оно будет когда-нибудь?
Проще всего было бы сказать Бурбулису, что он провокатор, но обстоятельства не позволяли. Бурбулис меня подставлял, причем делал это нагло, с вызовом. Ельцин повернул в мою сторону свое недовольное, насупленное лицо.
— К началу президентской предвыборной кампании в том объеме, который мы выторговали у Гостелерадио и на который имеем финансирование, телевидение будет работать.
— Сколько времени? — спросил Ельцин.
— Сначала четыре, затем шесть часов в день.
— Давайте быстрее. — С еще не остывшим до конца раздражением добавил Ельцин.
Грех было не воспользоваться ситуацией:
— Решается вопрос о финансировании компании. Двумя этажами ниже мы пишем документ для правительства. Спорить приходится, по существу, из-за каждого рубля. Если бы вы позвонили Силаеву и поддержали нас, это ускорило бы процесс.
По тому как Ельцин посмотрел на Бурбулиса, я понял что сейчас будет разыграна знакомая комбинация. Ельцин даст указание Геннадию Бурбулису: «Позвоните Силаеву». А Бурбулис ответит: «Хорошо, Борис Николаевич». Знал я и другое — что в Силаеве, как и в Скокове, медленно, но верно вызревает неприятие Бурбулиса, и телефонный разговор, выполненный в таком стиле, может нам только навредить. Надо было идти ва-банк. Я понимал, что после этого хода мои взаимоотношения с Бурбулисом не улучшатся. Мы вроде как считались если не друзьями, то товарищами, но все равно, оттаптывать свою независимость приходилось постоянно.
— Силаев сейчас у себя. И если вы ему позвоните, Борис Николаевич…
Ельцин меня понял. Поднял трубку прямой связи с премьером.
— Слушаю, Борис Николаевич, — спешно ответил Силаев.
— Иван Степанович, нам пора открывать свое Российское телевидение.
— Мы занимаемся этим вопросом, Борис Николаевич.
— А вот Попцов жалуется, денег не даете.
— Не может быть, — усомнился Силаев, — Олег Максимович только что у меня был.
— В общем, решайте быстрее. А то нам уже указывают: когда и где нам можно выступать, а где нельзя.
— Обязательно, Борис Николаевич!
Лицо Ельцина расслабилось. У него изменилось настроение.
— А с выступлением в «Останкино», — заметил я, — мы раскрутим ситуацию и они отступят. Потреплют нам нервы, почувствуют назревающий скандал и отступят. Растиражированное возмущение — это тоже капитал.
— Может быть, — раздумчиво согласился Ельцин.
Мы попрощались, и я пошел объясняться с Силаевым. Впоследствии Ельцин часто давал понять, что Российское телевидение для него вроде как родное и он принимал самое непосредственное участие в его создании. Я всячески поддерживал эту легенду и вполне убедил команду, что так оно и было на самом деле. По существу же, участие Ельцина можно считать чисто символическим даже в самом начале. Но таков стиль его участия в решении большинства проблем. И до президентства, и в период его.
Многие вопросы приходилось решать по согласованию с Горбачевым. А если учесть, что их отношения оставались напряженными, их взаимная нелюбовь друг к другу общеизвестной, то для Ельцина решиться на очередной контакт с Михаилом Сергеевичем было тягостным испытанием. Приходилось действовать обходными путями, которые порой бывали более эффективными. Раз или два с Горбачевым встречался Руслан Хасбулатов. Что-то решалось, но очень немногое. Горбачев не мог отказать себе в удовольствии еще раз унизить именно Ельцина, и откладывал любые решения по принципиальным вопросам «на потом». Он так и говорил: «Это мы будем решать с Борисом Николаевичем. У нас планируется встреча, мы договоримся».
Кто планировал эти встречи и планировались ли они вообще, сказать трудно. Частота, с которой они переносились и откладывались, лишь подтверждала очевидное: встречи в тягость и тому, и другому.
Горбачев понимал, что, препятствуя Ельцину в создании собственного телевидения и радио, он наносит своему политическому сопернику едва ли не самый сильный удар.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});