Читать интересную книгу Вольное царство. Государь всея Руси - Валерий Язвицкий

Прощаясь с Геронтием, Иван Васильевич сказал:

– Мне надобно, отче, быть у собя в хоромах до обеда, ты же тут купно с князем Патрикеевым и дьяком Курицыным составь Геннадию послание, как мы с тобой обдумали, а список с него принесет мне Федор Василич к обеду.

В это время дворецкий митрополита доложил, что прибыл за государем дьяк Майко.

Приехав с обоими окольничими в свои хоромы, Иван Васильевич прошел с ними прямо в свою трапезную, всю уже убранную для Троицына дня только что срубленными молодыми березками. Словно далекое детство заглянуло в княжии хоромы. В покоях сладко пахло молодым листом и соком березы. Иван Васильевич жадно вдохнул свежий запах зелени и, улыбнувшись, весело сказал вслух свои мысли:

– Иван мой утре беспременно приедет. Он тоже с издетства любит в хоромах наших кудрявые березки в Троицын день.

Старик Плещеев улыбнулся ласково и молвил:

– Пригонит, пригонит к нам утре наш государь-то, осветит хоромы наши своей юностью… Беспременно пригонит… Может, и сноху твою со внуком привезет…

Иван Васильевич, обернувшись к своему дворецкому, приказал:

– Приведи-ка сюды наших купцов, гостей московских, воротившихся с товарами заморскими из чужих земель… – Обратясь к своим окольничим, он шутливо добавил: – А наших купцов на рубежах-то литовских, чаю, и на сей раз грабили!

– Вестимо, государь, – ответил с усмешкой боярин Плещеев, – так испокон веков на всех рубежах гостей богатых да купцов грабят мытники и прочие…

– Будь здрав, государь, – входя в палату и земно кланяясь, заговорили гости – купцы Игнат Верблюд, Тишка Коврижкин и Гридя Лукин.

– Будьте и вы здравы, – милостиво ответил Иван Васильевич, – как дошли?

– Милостью Божьей живы-здравы, государь, – вперебой заговорили купцы, – токмо в товарах у нас ущерб великий.

– Где же вас пограбили? – спросил государь.

– Сперва у господаря молдавского, а после у литовских рубежей, – ответил Игнат Верблюд.

– И нас тамо же, – добавили Лукин и Коврижкин.

– А где больше-то грабили? – спросил Иван Васильевич.

– Твои товары, государь, которые я вез, более пограбили у литовских рубежей, – ответил Верблюд.

– А наши товары и тамо и тут грабили одинаково, – пожаловались Коврижкин и Лукин.

– А что ж на руках у вас осталось? – смеясь, полюбопытствовал Иван Васильевич.

– У господаря-то молдавского, главное, нас мытом великим обидели, а в Литве сверх мыта много и товаров насильно поотымали, – заговорил снова Верблюд. – Так вот у Тиши Коврижкина, что от митрополита ездил, киевские мытники, жидовины Симха и Рябичка, силой отняли для наместника киевского Юрия Пацовича камку амазскую, а у Лукина, что для князя Патрикеева ездил, насильно взяли сто аршин тафты черной йездской и два аршина шелка кафинского, да захватили для Домоткана, воеводы киевского, епанчу бурскую, да тесьму кусками разных цветов, фунт имбирю, фунт перцу… А в Дебрянске[140] держали нас пять недель и силой отняли: две камки бурские, сто восемьдесят четыре локтя тафты бурской и йездской, семь чириков шелку алого, четырнадцать брусов мыла грецкого…

– Сколь же товару для митрополита и для князя Патрикеева уцелело? – спросил Иван Васильевич.

– Не ведаю. У тобя же, государь, Бог помог мне наиценных два ковра схоронить да тридцать семь лал дорогих и много жемчуга крупного, десять брусов мыла грецкого да кубки грецкие.

– И сие добре! – воскликнул с усмешкой великий князь. – А какие новости есть за рубежом?

– Сказывали нам, – ответил Игнат Верблюд, – что прошлое лето господарь молдавский под руку круля Казимира стал и присягнул ему вместе на турков идти. Бают, сговор сей папа рымский урядил, обещав им свою помочь…

Государь нахмурился и глухо молвил окольничим:

– Добре. Пождем еще, что из сего выйдет. Токмо султан-то нам нужней папы… – Иван Васильевич неожиданно насмешливо улыбнулся и сказал купцам: – Ну, топерь идите к митрополиту и ко князю Патрикееву, порадуйте их так же прибылью, как и меня.

После обеда, когда слуги убрали все со стола, оставив только флягу с теплым красным заморским вином, Иван Васильевич продолжал беседу с дьяком Курицыным.

Государь, потягивая медленно вино из кубка, говорил задумчиво:

– Остарели, видать, мы с тобой, Федор Василич, больно пристрастились к винам фряжским и к любомудрию.

– Прости, державный, не согласен яз с тобой, – заговорил Курицын. – Ведь мы же хорошо исполняем свою службу? Ведем переговоры с крулем польским и другими государями и новые законы составляем.

– Так оно так, – задумчиво продолжал Иван Васильевич, – токмо мы все более и более думаем о счастье либо о горе человечьем. Вот и днесь принес ты мне список с послания Геронтия к Геннадию. Оба вы с митрополитом написали ясно, вразумительно и строго, а уж мы и забыли о сем и, как старые бабы, про горе и счастье человечье баим, про свои минувшие годы вспоминаем, а вот сей часец яз о стариковской болтовне Илейки вспомнил.

– Что ты, государь, – возразил Курицын, – его болтовня часто весьма мудрой была.

– Бывала иной раз и мудрой, – заметил Иван Васильевич, – да с чудачеством, да со старинными притчами и разными сказками детскими.

– А все же вельми любопытно и мудро у него иной раз выходило, – молвил Курицын. – Старик-то краснобай был. Он в любви женской много понимал. Раз Илейка мне сказывал про Адама и Еву. «Бог-де, – баил он, – Еву из ребра Адамова изделал, а потом-де так и повелось, что мужик ищет ту женку, которая из его ребра изделана, а найдет – до конца жизни ее одну и любит».

– Ишь ведь нагородил и Адама приплел! – рассмеявшись, заметил государь, а про себя грустно подумал: «Яз, пожалуй, в Дарьюшке-то свое ребрышко нашел».

Курицын, взглянув на государя, добавил:

– Мыслю, Илейка сказывал в сей басне о единении душевной и телесной любви.

Иван Васильевич метнул подозрительный взгляд на дьяка, но, овладев собой, сказал с непринужденной улыбкой:

– Может быть, так у некоих счастливцев бывает в нашей земной юдоли. К человечьему счастью у покойного дядьки моего особое чутье было. Сказывал он и мне как-то, что сам он всякую струну у сердца слышит.

– Вот вишь, государь, – усмехнулся Курицын, – и выходит, старик-то мудрецом был, разумел телесную и душевную жизнь…

В дверь постучали. Вошел дьяк Майко в сопровождении дворецкого и спросил:

– Государь, днесь ты хотел принять посла от короля Казимира. Он ждет тобя в передней. Как прикажешь?

– А кто там, в передней-то, есть и как все наряжено? – спросил Иван Васильевич.

– Наместник твой московский князь Патрикеев там, бояре и почетная стража твоя, – сообщил Майко.

– Скажи князю Патрикееву, – приказал государь, – сей часец буду в передней с Федором Василичем, пусть пришлет за мной стражу и окольничих…

Когда государь вошел в переднюю, все ждали его стоя. Иван Васильевич сел на свое место, и его личная стража в золоченых доспехах полукругом встала около престола.

Князь Патрикеев выступил вперед и, поклонясь государю, сказал:

– Державный наш государь! Прибыл к тобе посол Ян Андреич Ивашенцев от короля польского и великого князя литовского, от Казимира Ягеллоновича.

Посол приблизился к трону и, склонясь на одно колено, воскликнул:

– Vivat rex Moscoviae![141]

Иван Васильевич узнал того самого посла, который приезжал к нему когда-то в Переяславль. Узнал его и Курицын и шепнул государю:

– Тот самый, которого ты в Переяславле велел споить. Со ксендзом он тогда приезжал… – и произнес громко перевод слов посла.

Иван Васильевич встал с престола и сказал:

– Да будет здрав и брат мой[142] король польский и великий князь литовский! – Потом протянул руку послу, которую тот почтительно поцеловал. – Что сказывает мне брат мой король Казимир? – спросил Иван Васильевич.

– Привез яз тобе, государь, королевскую грамоту, – перевел слова посла дьяк Курицын. – Жалуется король на наезды князей твоих и людей их на королевские литовские вотчины и вотчины слуг короля. Вот о сем грамота самого короля. Разреши, государь, передать ее тобе.

При этих словах поднялся посол с колен и передал князю Патрикееву королевскую грамоту, а Патрикеев по знаку государя передал ее дьяку Курицыну.

– «Великий князь Московский Иван Васильевич…» – стал читать дьяк Курицын. – Далее, государь, буду яз тобе читать без приветствий и титулов, токмо суть дела. Король упрекает тобя за нарушение докончанья с ним о бережении его рубежей от наездов. Далее при сем король указывает: «наездчики полонят и угоняют литовских крестьян с лошадьми и прочим скотом, вывозят зерно и все съестное, а что с собой не могут взять, сожигают с дворами и избами; особливо много награбил Щавья Травин-Скрябин, человек сына твоего Ивана Иваныча. Щавья сей наехал и захватил два села, изгнав из них королевских волостелей». О всех сих нарушениях и грабежах, пишет круль, просит судить виновных нашим общим судом по докончанью, как сказано там: «Наряди, мол, для сего своих судей».