Читать интересную книгу Сочинения — Том II - Евгений Тарле

8. Недостаток нужных материалов, прежде всего топлива, а также поташа, селитры, которая шла на выделку пороха, страшно подрывал также и стекольные мануфактуры. Был один момент (в сентябре 1794 г.), когда уцелела чуть не единственная большая стекольная мануфактура (в Турлавилле, близ Шербурга), которая даже Париж должна была снабжать стеклом, но и она не могла обойтись без крупной казенной субсидии [158]. В 1795 и следующих годах жалобы на исчезновение сырья не прекращаются. Положение стекольных мануфактур в этом отношении было особенно плохо потому, что их конкурентом являлось само правительство, отбиравшее реквизиционным способом для выделки пороха как раз те материалы, которые нужны были для фабрикации стекла, не обращая внимания на все представления со стороны фабрикантов, что это лишает стекольщиков работы [159].

Нет сырья и в департаменте Шер ни для стекольного производства, ни для обработки селитры [160], хотя до закона о максимуме выделка стекла продолжала там производиться.

Гибнут все по той же причине и южные стекольные мануфактуры, снабжавшие бутылками и посудой Прованс и Лангедок [161].

9. Мы видели, что бумажное производство принадлежало к тем отраслям промышленности, которые уже в 1792 г. начали испытывать затруднения из-за недостатка сырья.

Со времени издания закона о максимуме и тут положение быстро и резко ухудшается. С конца 1793 г. к упорно повторяющимся жалобам на отсутствие материалов для бумажного производства присоединяются просьбы, чтобы власти сделали продажу тряпья обязательной, ибо тут одним распоряжением о максимуме помочь невозможно. Фабриканты просят, чтобы было приказано каждые 15 дней делать заявления муниципалитету о количестве тряпья, которое данное лицо может продать [162], другие указывают на необходимость ввиду этой беды тщательно собирать все тряпье, оставляемое армейскими частями, и направлять его в мануфактуры [163].

Жалобы на отсутствие тряпья, на невозможность получить его по ценам, установленным максимумом, продолжаются в течение всей эпохи господства этого закона. Местные власти, бумажные фабриканты наперерыв доносят, что нужных им материалов не то что по максимуму, а ни за какие деньги раздобыть нельзя [164].

Ни в Гавре, ни в Руане, ни в меньших городах северо-западной Франции бумаги уже в начале 1794 г. нет, и делопроизводство в местных присутственных местах от этого должно приостановиться. Маленькие города обращаются за помощью к большим, но те сами не знают, где им достать бумагу [165].

Владельцы бумажных мануфактур один за другим прекращали вовсе производство вследствие полного отсутствия нужных материалов [166]. Но правительство нуждалось в сохранении хоть нескольких мануфактур для печатания ассигнаций, для печатания законов и других официальных актов, для присутственных мест и т. д.; поэтому гнетуще необходимо было принять самые решительные меры для борьбы со злом. 30 ноября 1793 г. комиссия снабжения припасами обратилась к патриотам с воззванием, в котором увещевала их поэкономнее тратить бумагу на письма, сохранять исписанную и печатную бумагу, потому что из нее можно выделать новую и т. д. Комиссия указывала на огромную важность вопроса о грозящем отсутствии бумаги и делала это в самых патетических выражениях [167].

Но опасность все росла. Тогда (1 апреля 1794 г.) Комитет общественного спасения в один день издал два распоряжения: первое — об обязательном собирании и сохранении тряпья в госпиталях и т. д., и второе, возлагавшее на всех граждан обязанность ежемесячно доставлять в указанные места по крайней мере по одному фунту тряпья, причем с каждой семьи требовалось столько фунтов, сколько есть членов семьи [168].

Хотя приказ исполнялся беспрекословно (в провинциальных архивах, например в архиве Нижней Сены, в архиве Луарэ, в архиве Индры и Луары, сохранились бесконечные записи «граждан, доставивших тряпье», ибо им велась строгая регистрация), но бумажное производство все-таки страдало. Комиссия снабжения припасами грозно напоминала местной администрации, что приказы правительства должны не только исполняться, но срочно исполняться [169].

Однако бороться с силой обстоятельств оказывалось невмоготу и Комитету общественного спасения. Приказано было собирать тряпье, но, чтобы свозить его на мануфактуры, нужны были перевозочные средства, а перевозчики прятались, чтобы не работать по максимуму. Когда же их выискивали, они заявляли, что взяты властями в реквизицию. И вот владелец одной из самых больших бумажных мануфактур во Франции, Монгольфье, в Beaujeu, в департаменте Роны, не имея возможности нанять перевозчиков, сам заводит лошадей и повозки. Но тут власти берут этих его лошадей и повозки в реквизицию. Монгольфье просит Комитет общественного спасения оставить ему эти перевозочные средства, потому что иначе он должен будет прекратить производство. Целые томы теоретических рассуждений о максимуме и реквизиции не вводят нас так в сущность вопроса, не дают такого ощущения жизненной реальности, такого понимания всей обстановки, среди которой жила французская индустрия в рассматриваемую эпоху, как эти две выцветшие страницы прошения Монгольфье [170]. А что вопрос о том, как бы избавить от реквизиции хоть эти перевозочные средства, без которых бумажные мануфактуры должны будут остановиться, что вопрос этот вовсе не одного только Монгольфье заставлял крепко задуматься, показывает нам другая аналогичная по смыслу бумага, исходящая от администрации целого департамента [171].

Хотя и в скудных количествах, но бумага производилась; — фабриканты, однако, угнетаемые максимумом, старались производить исключительно бумагу низшего качества; всякий работавший во французских архивах, знает, какая поражающая разница между бумагой, на которой написаны многие документы 1793–1795 гг., и бумагой предшествующей и последующей эпохи. Грубейшие сорта серой оберточной бумаги не всегда могут дать представление об этом материале.

Правительство должно было, чтобы добиться более пригодной бумаги, уклониться от первоначальной расценки.

Эта необходимость считаться с полным падением качества производства заставила Комитет общественного спасения (еще при Робеспьере) издать после жалоб потерпевших фабрикантов и указаний комиссии торговли особое постановление, касающееся высших сортов бумаги; установленная раньше в общих таблицах расценка повышалась. Конечно, и это повышение было произвольным, размеры его устанавливались довольно случайно, и можно сомневаться, привела ли эта поправка к желаемым последствиям, но нас тут интересует лишь то, что сам Комитет сознавал невозможность выдержать нивелирующий принцип, легший в основу закона о максимуме [172]. И даже в эти страшные времена, в последние месяцы Робеспьера, фабриканты осмелились однажды заявить в своем прошении, что именно закон о максимуме губит «высшее производство» [173].

10. Не менее, чем вопрос о бумаге, беспокоил правительство и вопрос об исчезновении сырья, нужного для кожевенного производства.

Комиссия торговли писала грозные циркуляры по поводу «спекуляций» мясников, предпочитающих прятать сырые кожи, нежели продавать их кожевникам для выделки; мясникам приписывались «преступные побуждения», администрация призывалась к беспощадной суровости, говорилось о народной мести против изменников [174], но ничего не помогало.

Реквизиции и тут оказывались бессильны.

Затруднения с реквизицией и максимумом необычайно путали всю коммерческую деятельность страны, и правительство тщетно боролось с неисходными противоречиями, которые жизнь выдвигала на каждом шагу. О том, как шла в этой именно области борьба между интересами населения и интересами армии, я уже рассказал в начале настоящей главы, характеризуя вообще практику реквизиций. Здесь отмечу иную сторону дела. В своем стремлении избегать необходимости подчиниться максимуму как владельцы сырья, так и кожевники были неистощимы в своей изобретательности. Кожевники, конечно, не смели предлагать правительству свой товар не по максимальной цене, а, кроме того, сплошь и рядом выделанные кожи объявлялись в реквизиции, следовательно, и вообще нельзя было думать ни о каком ином покупателе, кроме правительства. Прекратить производство без объяснения причин сопряжено было, как уже сказано, с грозной опасностью быть объявленным «подозрительным» и попасть в тюрьму, а может быть, и на эшафот. Но тут им на выручку приходили поставщики сырья, т. е. мясники и торговцы сыромятными шкурами. Они обязаны были продавать кожевникам свой товар тоже по ценам, установленным в максимальных таблицах, и тоже изо всех сил желали этого избежать. И вот поставщики сырья объявляли, что их товар находится якобы в реквизиции (хотя на самом деле сырье правительству не было нужно), а потому продано частным лицам быть не может. Доказать лживость этих утверждений, доказать, что реквизицию тут именно и нужно понимать как обязанность продать сырье местным кожевникам, конечно, было бы в каждом данном случае очень легко, ибо кожевник-покупатель мог бы потребовать официального удостоверения или просто пожаловаться властям; но сами кожевники желали ухватиться за любой предлог, чтобы не работать себе в убыток, и к обоюдному удовольствию покупка сырых шкур на основании подобного голословного заявления продавцов расстраивалась. Хотя подобное происходило и в целом ряде других отраслей промышленности и потребители жестоко от этого страдали, но тут страдал прежде всего самый крупный потребитель, военное ведомство, и нужно было предпринять какие-нибудь меры. 31 июля 1794 г. комиссия, заведывавшая снабжением припасами, издала циркуляр ко всем администраторам округов [175]. «Граждане, — пишет комиссия, — мы со всех сторон получаем жалобы [176] кожевников, которые не могут запастись сырой кожей, и, по-видимому, всюду они наталкиваются на заявление о реквизиции. Напрасно мы писали жалобщикам, что не существует законной и от нас исходящей реквизиции на такого рода кожу; затруднения, на которые жалуются кожевники, не прекращаются». Категорически заявляя, что сырая кожа не находится в реквизиции, и что продавцы обязаны ее продавать, комиссия не находит никаких иных средств бороться со злом, как приглашая публику и администрацию усилить бдительность и доносить неукоснительно на всех тех, которые будут умышленно уклоняться от продажи имеющегося у них сырья. Безнадежность такого рода приема борьбы бросается в глаза: ведь жалоба или донос прежде всего именно и могли изойти от кожевников, главных покупателей сырой кожи, а они, как сказано, всецело сочувствовали обману и покрывали его. И, конечно, дело осталось и после этого циркуляра в столь же печальном положении, как до того, и заключительное пожелание комиссии осталось оптимистической, по совершенно бессодержательной фразой [177].