Читать интересную книгу Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 1 - Сергей Кургинян

И при всем при том, конечно же, связь синергетики с синергией, о которой говорят люди религиозные, присутствует. Это не такая простая связь… Но она есть. И здесь мы опять-таки сталкиваемся с анализом крайностей. Есть математика — и есть чудо. Казалось бы, где есть математика, там нет чуда — и наоборот. Ан нет. Есть специальные отрасли знания, связанные с так называемой «странностью». Суть в том, что некоторые — модулированные волей — события случаются чаще, чем это должно быть в соответствии с так называемым «нормальным» (иначе — гауссовым) распределением вероятностей. Далеко не просто объяснять что-то подобное людям, которые этим специально не занимаются, но…

Известно же, что бутерброд странным образом чаще падает маслом вниз. Подчеркиваю — странным образом.

Специалисты называют это «эффектом странности». Две крайности — математика и чудо — связаны между собой словом «странность».

Развитие — процесс актуализации странности. Странность — это способность самых разных организованностей (сверхсложностей) выявлять свое синергийное или синергетическое начало. Выявление этого начала происходит за счет актуализации спящих возможностей, приводящих к развитию и без того сверхсложных организованностей (уже упоминавшиеся «ячейки Бенара» и прочее).

Развитие — принципиально нелинейный процесс, который может быть осуществлен только при наличии спящих потенциалов в сверхсложных организованностях.

Эти спящие потенциалы не похожи на «дремлющие силы рынка», к которым пытался адресоваться Ельцин, или на план, к которому адресовался Брежнев. По крайней мере, корректировка пятилетних планов, ставшая синонимом застоя, уж никакого отношения к развитию не имела. Но даже если бы корректировок не было… И если бы план носил напряженный некорректируемый характер — этого тоже мало.

План должен был становиться в чем-то сверхнапряженным и одновременно — тонким и гибким. А главное — правильным образом сочетаться с тонкой структурностью ИМЕЮЩЕЙСЯ сверхсложной системы. И-МЕ-Ю-ЩЕЙ-СЯ! Не желанной («чтобы было как в США») и не химерической («развитой социализм»), а ИМЕЮЩЕЙСЯ.

Итак, сверхсложную систему можно разбудить, наращивая напряженность правильного задания (ускорение), и побудить к самоизменению, выходу за собственные границы, к самотрансцендентации. Если это побуждение будет реализовано, то произойдет прорыв. Но реализовано побуждение будет только если сверхсложная система начнет «СТАВИТЬ ИЗ СЕБЯ», то есть задействует свою спящую сверхсложность.

Как помешать этому? Если противник хочет помешать этому, то что он должен сделать? Он должен помешать этой сверхсложной системе СТАВИТЬ ИЗ СЕБЯ. Он должен убедить эту сверхсложную систему в ее ничтожности и чудовищности. Он должен разбудить в ней не спящие силы, а комплекс неполноценности.

Вот это-то и сделала перестройка.

В ЭТОМ СМЫСЛЕ ПРОЦЕСС ПЕРЕМЕН СОДЕРЖИТ В СЕБЕ ПОЛОЖИТЕЛЬНЫЙ И ОТРИЦАТЕЛЬНЫЙ ПОЛЮСЫ. ПОЛОЖИТЕЛЬНЫЙ — ЭТО УСКОРЕНИЕ ПЛЮС ПРОРЫВ (обращение к спящей сверхсложности с тем, чтобы она пробудилась). ОТРИЦАТЕЛЬНЫЙ — ЭТО ПЕРЕСТРОЙКА (такое обращение к спящей сверхсложности, которое, навязав ей идею ее ничтожности и виновности, усыпит ее навсегда).

Перестройка — не всеобъемлющая характеристика процесса перемен, не синоним перемен как таковых, не олицетворение духа развития. Она извращение этого духа. Она отрицание собственного начала, которое в случае СССР и было ускорение плюс прорыв.

Давать сегодня какую-либо интегральную оценку процессу перемен — это безумие. И это полный политический тупик.

Вы скажете, что процесс перемен весь целиком омерзителен? Вы заснете застойным сном, и разбудят вас «оранжисты», управляемые все тем же противником.

Вы восславите процесс перемен весь целиком? Вам подсунут эту самую перестройку, и вы проделаете путь от Горбачева к Ельцину во второй раз. Путь развала и деградации.

Мне интересна теория развития сама по себе. Но политическая теория развития — это создание аппарата дефиниций и методов, позволяющих избежать повторения перестройки. И в этом смысле такая теория не блажь и не произвольная «терра инкогнита», а острейшая политическая задача. Насущнейшее требование, вытекающее, увы, на самого хода вещей.

Носится нечто скверное в воздухе? Да или нет? Я считаю, что носится.

Это скверное что-то напоминает? Я считаю, что напоминает.

Оно адресует к событиям двадцатилетней давности? Адресует.

Нужно эту адресацию учесть? Нужно.

А как ее учесть? Проклясть скопом все, что тогда было, и заснуть? Это аморально и бесперспективно.

Значит, надо анализировать то, что было. И выявлять в нем погубленные возможности. А также конкретный потенциал этой самой «скверны». А как иначе? Вот я это и делаю. И что на выходе?

Что в почти неощутимом зазоре между ускорением и перестройкой была нереализованная возможность ПРОРЫВА. Что УСКОРЕНИЕ не было обречено на провал. Что провалило его директивное подавление той тонкой структуры, которая одна лишь и позволяла превратить ускорение в прорыв.

И оно-то — это директивное подавление тонкой структуры — как раз и называется «перестройка».

Обсуждая катастрофу распада СССР, часто задаются сакраментальным вопросом: «Глупость или измена?» А почему «или»? Глупость и измена — вот единственно возможный ответ.

Глупость — это капитуляция части номенклатурных хозяев системы. Кто-то внушил этим хозяевам, что общество — это автомобиль, а не сверхсложная система с саморегулятивными возможностями, определяемыми ее тонкой структурой. Хозяева жали-жали на газ, потом разочаровались, что «Запорожец» быстро ехать не может, и нужен то ли «Мерседес», то ли самолет. Остановили «Запорожец», стали его раскурочивать, надеясь, что получится «Мерседес». Получилась груда металлолома. Что делать с металлоломом? Утилизировать через пункт вторсырья. Хоть денежки получить. Это глупость. А что такое измена?

Измена — это осознанные действия тех (включая другую часть номенклатуры), кто понимал, что общество — не автомобиль. Кто, насаждая рыночные утопии («ах, нам нужен новый автомобиль!»), видел и ненавидел реальную сверхсложность данной социальной системы, способной плодоносить. А видя и ненавидя, наносил продуманные удары по «акупунктуре» этой сверхсложности. И тем самым уничтожал возможность перехода ускорения в прорыв.

Удары эти наносились в точности тогда, когда ускорение МОГЛО перейти в прорыв. То есть прорыв срывали с помощью перестройки. Нужно очень хорошо понимать, какова система, и очень хотеть ее убить, чтобы так действовать.

Предлагаемый мною метод — это медицинский зонд.

Процесс перемен 1985–1991 годов — некое тело. Вам предлагают оценить его как целое? Не соглашайтесь! Это ловушка. Возьмите зонд и рассмотрите тело детально. Вы увидите, что оно не просто неоднородно. Оно состоит из УТВЕРЖДЕНИЯ и ОТРИЦАНИЯ, ЖИЗНИ и СМЕРТИ.

Отрицать следует лишь отрицание. Зачем ненавидеть тело? Ненавидеть надо опухоль, которая, поселившись в теле, притворяется его нормальной здоровой частью.

Перестройка и есть опухоль: подлейшая и тончайшая мимикрия отрицания под утверждение, смерти под жизнь. Мимикрия, имеющая под собой и политическую, и социально-метафизическую основу. Какую?

Скажешь, что перестройка является социальной скверной, — люди пожмут плечами и решат, что меня прельщают лавры Савонаролы. А то и Нины Андреевой… А что если и впрямь, говоря о скверне (пусть и социальной), мы переходим с языка науки на другой язык — с другими законами и другим радиусом действия?

Это было бы непростительно. Но на самом деле это не так. И, вводя термин «социальная скверна», я не отменяю сделанную заявку на теорию политического развития, а, напротив, подтверждаю ее. В том числе и давая строгое определение вводимому мною понятию «социальная скверна».

Скверна — это внутрисистемный Танатос (потенциал смерти системы).

Но что такое Танатос? Допустимо ли вводить строгие определения, адресуя к божествам из греческой мифологии? Конечно же, нет. Для того, чтобы раскрыть научный потенциал понятия «Танатос», мне понадобится короткий исторический экскурс.

Триумф классического прогресса приходится на период с 60-х годов XIX века по 30-е годы века ХХ-го. Он связан с тремя великими именами — Маркс, Эйнштейн и Фрейд. Это не гении, а сверхгении. У сверхгениев есть сверхзадачи, ради решения которых они приходят в мир. Маркс, Эйнштейн и Фрейд хотели вывести Всё из одного Принципа. Это называется «научный монизм» (или универсализм). Человек может быть абсолютно светским. И при этом глубоко обусловленным своей культурой, опирающейся, в свою очередь, на религию. Были ли эти трое абсолютно светскими людьми — в конце концов, неважно. Их монотеистическая религия и культура породили научный монизм как сверхзадачу, которой они посвятили жизнь.