Странное это было сражение.
Два молодых, могучих воина, два правителя стоят напротив друг друга, не двигаясь, не произнося ни слова, не дыша. Кажется, что они просто рассматривают друг друга, а между тем здесь и сейчас решается судьба мира, причем проиграть может и сильнейший, как уже не раз бывало под этим солнцем.
Это невозможно воспроизвести вслух: неясные образы мелькают у обоих перед глазами, и Ортон и Далихаджар прекрасно понимают, что они обозначают. А больше этого не понял бы никто.
— Ты обезопасил себя двойниками, подставил их под удар. Это ты виновен в их смерти, — говорит человек в серебряной маске.
— Закон Брагана, — отвечает Ортон, не шевеля губами. — И не нужно обвинять меня ни в чьей смерти, я эту вину и так испытываю, иначе не пришел бы разыскивать тебя.
— Ты похож на отца, — говорит Далихаджар. — Слишком похож на отца, чтобы я мог простить тебя и примириться с тобой и твоим народом. Я ненавижу кровь Брагана.
— Я понимаю, — печально отвечает Ортон. — Тебе пора.
— Мы еще сразимся, — шепчет Верховный магистр. — Я еще вернусь.
— У тебя больше не будет такой возможности.
— Я вернусь!
— Нет, и это мое последнее слово.
Ортон вытягивает руки перед собой ладонями вперед и смотрит прямо в глаза, сверкающие непримиримой ненавистью в прорезях серебряной маски.
Аластер и Теобальд переглядываются. Кто-кто, а они прекрасно чувствуют, какие силы мечутся в замкнутом пространстве, удерживаемые только невероятным усилием Ортона. Без этого здесь, на Бангалорах, разыгралось бы такое, что прошлая катастрофа померкла бы по сравнению с нынешней. Однако Ортон оказался могущественнее, чем предполагали.
А Далихаджар, нанося удар за ударом, один мощнее другого, слишком поздно понимает, что Ортон не отражает их, а просто впитывает энергию, направленную против него, и с каждым разом становится все сильнее.
Наконец Ортон говорит:
— Я принимаю твою силу, Далихаджар, и клянусь использовать ее только во благо Лунгтара и в соответствии с законом Брагана.
Это последняя фраза того ритуала, который сопутствует передаче силы монхиганов от одного Агилольфинга к другому. Но это возможно лишь в том случае, если тот, кто отдает, отдает ее добровольно. А отобрать такое могущество без согласия его обладателя практически невозможно.
— Если он сумеет сделать это, — наклоняется Аластер к Теобальду, — то он превзойдет всех, кто был до него.
— Это так, — соглашается Теобальд.
Тем временем Далихаджар сопротивляется из последних сил, но он уже понимает, что игра проиграна. Хотя бы потому, что ему не удалось навязать этому мальчишке свои правила. Сражения не получилось, и тем не менее он потерял все. Сознание этой потери и бесполезности возвращения в этот мир, обошедшегося ему такой дорогой ценой, приводит человека в серебряной маске в неистовство, и остатки сил вытекают из него, как из разбитого кувшина. Злость — не помощник воина, а самый худший враг.
Внезапно он чувствует, что стал… обычным человеком.
Этого Далихаджар не ощущал никогда. Он умирал, но не терял дарованной ему силы. А теперь, оставаясь живым, стоит перед сильнейшим монхиганом Лунггара и чувствует, что ему не подчиняется ни одна капля из той полноводной реки энергии, которая течет сейчас мимо! И он испытывает смертельный ужас.
— Уходи, — говорит Ортон негромко.
И человек в серебряной маске валится на каменный пол как подкошенный. Ему не хватает воздуха, чтобы дышать, и минут, чтобы их прожить. Его жизнь завершается, он знает это наверняка. Внезапно какая-то мысль посещает его. Он сдергивает с лица маску и хрипит:
— Я не хочу умирать так.
Ортон несколько секунд вглядывается в жуткий череп, где гнилое мясо, обрывки кожи, проеденный нос и зияющие дыры в щеках, сквозь которые видны острые клыки, образуют самую жуткую картину, которую он когда-либо видел. Ему становится жаль Далихаджара — не того, который обрек народ целого континента на мучительную смерть в огне и лаве; не того, кто уничтожил все живое на Бангалоре и восстал против своего отца и братьев; не того, на чьей совести лежит страшная гибель Арианны, но этого — одинокого, страдающего, уродливого.
— Это было бы несправедливо, — соглашается Ортон, проводя ладонью по лицу умирающего.
— Я, я, я ничего не чувствую, — шепчет Далихаджар, шаря пальцами по восстановившейся коже. — Я не могу видеть. Какой я теперь?
— Ты похож на отца, — говорит император. — Спи спокойно. Я прощаю и отпускаю тебя.
Далихаджар закрывает глаза и медленно улыбается. Чему? Этого уже не узнать.
— Бабушка! Бабушка! Расскажи сказку…
— Спи, сорванец. Вот придет мать, нажалуюсь ей на тебя.
— Бабушка! Сказку!
— Спи, говорю.
— Не буду… не буду, пока не расскажешь! Звонкий детский голосок может запросто перебудить всю округу, и пожилая дама наконец сдается. Кажется, все сказки внук знает наизусть, но поди перепутай или пропусти хоть одно слово: он потребует начинать заново. Все дети, по существу, настоящие мучители, а родители, если вовремя не опомнятся, останутся жертвами на всю жизнь.
— Бабушка! Сказку-у-у-у… — Внук хныкал от того, что бабушка обстоятельно излагала свою жизненную позицию рыжему одноглазому господину, который пребывал в глубоком трауре.
В трауре по императрице ходили почти все жители Великого Роана, и дама с внуком тоже была одета в черное. Однако жизнь продолжалась, и внук-сорванец отказывался спать в душном доме, а погода нынче ночью менялась то и дело — то душно, то холодно и тучи. Сейчас вот опять жара, и ребенок запросился на улицу. Около особнячка разбит уютный садик, отчего бы и нет, но малыш не хочет спать, а требует сказки — что поделаешь?
— Охо-хо-хо, — вздохнула дама, усаживаясь возле плетеной детской кроватки. — Слушай, горюшко мое, и не голоси на всю столицу, а то я рассержусь.
— Вы позволите мне узнать, о чем будет сказка? — внезапно спросил Сивард, повинуясь безотчетному порыву.
— О драконах конечно, — ответила дама любезно. — О чем же еще согласится слушать молодой человек пяти лет от роду? О драконах и рыцарях…
— Вы не будете возражать, если немолодой человек раз в десять старше тоже послушает, стоя вот здесь, под деревом?
Дама удивленно разглядывала своего собеседника. В сущности, хоть он об этом и не подозревал, она знала его очень давно. Ее особняк находился как раз напротив здания Тайной службы империи, по другую сторону площади Цветов. Очень красивое место, между прочим. И дама вот уж лет восемь, а то и десять подряд наблюдала, как по утрам карета привозит рыжего одноглазого господина в немыслимых одеждах огненных или красных цветов и он печально бредет к центральному входу, досыпая на ходу. Сиварда Ру знала вся столица. Конечно, в черной одежде, да еще ночью, он сам на себя не похож — у нее глаза уже не те, что в молодости, а все же признала.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});