Читать интересную книгу Статьи за 10 лет о молодёжи, семье и психологии - Татьяна Шишова

Да, конечно, христианин должен прежде всего видеть свои грехи и одолевать свои страсти. Но обычный человек — не монах, отрекшийся от мира, чтобы в уединении молиться за весь мир. У каждого мирянина есть обязанности: родственные, профессиональные, общественные, от правильного выполнения которых во многом и зависит наше личное спасение. Не надо забывать, что православная личность — это личность соборная, а не атомизированная, отделенная от ближних.

Как может спастись мать, которая не противится тому, что ее ребенок играет в компьютерные игры, разжигающие злобу и наполняющие фантазию демоническими образами? Или хамит, копируя уголовников, или дружит с ребятами, которые в 15 лет уже переболели венерическими заболеваниями?

«Чем ты в конце концов оправдаешься? Не предоставил ли Я, — сказано будет тебе (Богом), — дитяти жить с тобой с самого начала? Я поставил тебя над ним (дитятей) в качестве учителя, наставника, опекуна и начальника — всю власть над ним не отдал ли Я в твои руки? Не повелел ли Я его, такого нежного, обрабатывать и упорядочивать? Какое же ты получишь оправдание, если с беспечностью смотрел на его прыжки? Что ты скажешь? Что он разнуздан и неукротим? Но тебе нужно было глядеть на все это сначала — обуздывать его, когда он был молод и доступен узде; тщательно его приучать, направлять к должному, укрощать его душевные порывы, когда он был восприимчивее к воздействию; сорную траву тогда нужно было исторгать, когда возраст был нежнее и исторгнуть можно было легче, — вот тогда бы оставленные без внимания страсти не усилились и не сделались неисправимыми», — говорит святитель Иоанн Златоуст. И добавляет: «Как никто не может рассчитывать на оправдание и снисхождение в собственных грехах, так нет оправдания родителям в грехах детей» (Как воспитать ребенка православным. М., 2005. С. 68–69).

Да и учительница, радеющая о личном спасении, но с истинно буддийской радостью взирающая на школьниц, которые приходят в класс с голыми пупами и читают журналы для малолетних проституток, напрасно тешит себя мыслью, что поступает в соответствии с заветом преподобного Серафима.

А люди, уверяющие в нынешней критической ситуации, когда само существование России может быть поставлено под угрозу, что православным не следует интересоваться политикой, — что они скажут на Страшном суде предкам, положившим живот за Отечество, и потомкам, у которых с распадом страны будет отнято Богом данное пространство спасения? Что они хотели держаться подальше от «всей этой грязи», которая омрачала их радость?

Мы много раз замечали, что когда обдумываешь ту или иную тему и начинаешь писать, Господь посылает то, что в журналистике называется «фактурой». Из письма преподобного Никона Оптинского, рассказывающего о том, как он навещал родных. «Чувствую себя как-то грустно. Никогда я не чувствовал себя таким чужим в своей семье, как этот раз… нет отклика моему настроению в окружающих. Мне кажется, я еще никогда не слышал и не участвовал в таких разговорах, какие я слышу (письмо написано в 1926 г., когда молодая советская власть уже уверенно формировала новый жизненный уклад — Авт.) Костюмы женщин и дома, и в церквах, и на улице — возмутительны. У детей совсем не детские разговоры. Родные по плоти — чужды по духу» (Оптинский календарь на 2005 г. М., 2004. С. 244).

Интересно, какие советы иеромонаху Никону мог быть дать психолог, о котором мы говорили в начале статьи? Чему порадоваться вместе со сродниками, отринувшими Христа и вступившими на путь построения коммунистического рая? Помнится, «мамочкам» давался совет одеваться понарядней, не выглядеть «серыми мышками». Как же стоило вырядиться оптинскому чернецу, чтобы не портить настроение окружающим? Ведь в середине 20–х напоминание о православной вере вызывало в среде воинствующих безбожников гораздо более острое негодование, чем у расслабленных телеобывателей сегодняшнего дня…

А вот современное свидетельство. Из книги отца Алексия Мороза «Верой и молитвой». Повествуя о священнике Василии Лесняке, практиковавшем экзорцизм, автор приводит такие его слова: «Были моменты, когда хотелось бросить все. Хотелось спокойно служить литургию, наслаждаться молитвенным общением с Богом, общаться с нормальными людьми — забыть мерзких бесов и прямую войну с ними. Но приходили несчастные, лили слезы и просили о помощи их матери, родственники, друзья, и не выдерживало сердце горя людского, и снова начиналась отчитка» (СПб.; М., 2003. С. 121).

То есть даже литургическая радость — не чета радости от совместного обеда! — не может в совестливом сердце заглушить печали о погибающих душах. Печали и стремления помочь им спастись. «Скорбь — одно из наиболее частых проявлений любви», — отмечал святитель Николай Сербский. Мог ли отец блудного сына, пока сын блуждал, целиком отдаться чувству радости? Хотя, наверное, он время от времени чему-то радовался…

А модная нынче бесконфликтность или, как еще говорят, «позитивное мышление» — это лукавая уловка, которая фактически табуирует критику утверждаемого порядка вещей и в итоге делает сердца слепыми и глухими, лишает их, по выражению И. Ильина, «совестной впечатлительности».

Главное, все это в нашей недавней истории уже было и называлось социалистическим реализмом. Всерьез критиковать советскую действительность было нельзя, право на существование имел только один конфликт — «хорошего с лучшим». По сути, та же бесконфликтность. Разница лишь в том, что «глобалистический реализм» ее открыто провозгласил. В этом смысле симптоматична трансформация, произошедшая с нашими либералами буквально за каких-нибудь 10 лет. В начале 90–х они отказывались признавать, что на солнце перестроечной свободы есть пятна зла. Ответ был один: «Все плохое — наследие социализма». Теперь, когда, обладая даже очень большим нахальством, невозможно все списать на «проклятую Совдепию», ответ иной: «Не будем о грустном». Поразительно. Те, кто громче всех возмущался советской лакировкой действительности, теперь с пеной у рта защищают радостно-гламурное мировосприятие («гламур» в переводе на русский не что иное, как глянец, все та же лакировка).

Впрочем, поражаться особо нечему. На духовной родине наших свободолюбцев, в Америке, позитивное мышление уже чуть ли не вменяется в обязанность. Страна не первый год воюет, терпит большие потери, переживает одну за другой катастрофы, во время которых творятся такие чудовищные зверства, что даже видавшие виды полицейские сходят с ума, а по телевизору идут сплошные мыльные оперы, семейные комедии. Боевики — и то теперь не приветствуются. Зачем бесконфликтному обществу образчики агрессивности? Новости отрицательного содержания (например, о реальном количестве американских солдат, погибших в Ираке) строжайшим образом цензурируются. Ничто не должно омрачать радости жизни, наслаждения земным раем. Как сказала одна приехавшая на побывку эмигрантка, живущая в Штатах: «Нам не рекомендуют участвовать в разговорах о политике. Они могут вызвать депрессию».

Два вида радости

Размышляя на тему радости, мы решили заглянуть в словарь Даля. Вдруг обнаружим там какие-нибудь любопытные нюансы? И обнаружили. С одной стороны, слова с корнем «рад» обозначают веселье, усладу, наслаждение. А с другой — усердие, старание, радение. «Радить» или «радеть» — печься, заботиться, желать и хлопотать радушно, всей душой. «Быть раду» — желать чего-то горячо.

В общем, это не только кайф, связанный с чувством расслабленности, но и активная устремленность к каким-то благим целям, которых невозможно достичь без преодоления препятствий. А если еще вспомнить, что тот же корень содержится в слове «радуга» и что радуга — символ завета человека с Богом, система координат добра и зла становится очевидной. По крайней мере, для христиан.

И опять — таки, будто по заказу, в памяти всплыла «фактура» — две иллюстрации, два примера двух видов радости.

Шел 1994 год. Страна пребывала в состоянии затянувшегося шока. Кто-то не мог без валидола ходить в магазин и видеть стремительный рост цен. Кто-то спивался или сходил с ума, не в силах вписаться в эту новую, пошлую, подлую, хамскую жизнь. Кто-то переживал как личную катастрофу развал науки, культуры, армии, страны. Кто-то из москвичей перестал спать по ночам, потому что в ушах непрошенно грохотала расстрельная канонада на площади, новое название которой — «Площадь свободной России» — теперь, после кровавых событий 93–го года, казалось вызывающе — глумливым. В общем, времена были не из легких, и люди бурно обсуждали, каждый на своем уровне и сообразно своим претензиям, эти ударившие по ним времена, потому что осмыслить происшедшее в одиночку было не под силу.

И вот в этом кратко обрисованном нами историческом антураже праздновался юбилей одного старого популярного женского журнала, название которого в новой действительности звучало вопиюще карикатурно — «Крестьянка». Мы тогда были его постоянными авторами и, соответственно, нас пригласили на праздничный пир. Пир, прямо скажем, во время чумы. Особенно если учесть, что происходило это не в редакции, а в дорогом ресторане гостиницы «Россия». Тем не менее, мы посчитали неэтичным противопоставлять себя коллективу и пришли. Одна из сотрудниц редакции, исполняя роль распорядителя праздника, сформировала наш столик по профессиональному признаку. Мы оказались рядом с довольно известным психологом, которая была автором многих научных работ по проблемам семьи и детей. А нас тогда уже очень интересовала взаимосвязь культуры и психики, и мы завели разговор об отрицательном влиянии западных этических эталонов на российское общество. Мол, подтверждают ли ваши научные исследования наши практические наблюдения?