Читать интересную книгу Яковлев А. Сумерки - Неизвестно

Но не в экономике, за которую отвечали Николай Рыж­ков, Егор Лигачев, Виктор Никонов, Юрий Маслюков и дру­гие. Обратите внимание, читатель: и тогда, и теперь критику­ют за Перестройку только идеологов, в основном меня и конечно же Горбачева. Причина весьма немудрящая. Иде­ология была стальным обручем системы, все остальное старательно плясало под музыку идеологических частушек. К тому же люди, отвечавшие за экономический блок, и не хотели серьезных экономических перемен. И сегодня старые и новые номенклатурщики, объединившись в законодатель­ных органах, насоздавали столько нелепых и противоречи­вых законов и инструкций, что России долго придется выби­раться из помойной ямы бюрократизма. Когда на ногах еще гири, трудно вылезать из болота. А гири отменные, чугун­ные, многопудовые, отлитые коллективными усилиями аппа­рата партии и государства.

Вот тут, повторяю, и возникают всякого рода «трудные вопросы». Возможно, мы, реформаторы первой волны, бы­ли недостаточно радикальны. Например, не сумели насто­ять, чтобы многопартийность превратилась в нормальную практику политической жизни. Не смогли сразу же узако­нить свободу торговли и конечно же отдать землю ферме­рам или реальным кооператорам, запретив такую форму хозяйствования, как колхозы. Не сумели начать переход к частному жилью и негосударственной системе пенсионно­го обеспечения. Оказались не в состоянии решительно встать на путь последовательной демилитаризации и де­большевизации страны.

Но все это верно в идеале, в сфере незамутненной мечты. А в жизни? На самом деле, как можно было в то время уп­разднить колхозы без соответствующей законодательной ба­зы? А кто ее мог создать? Крестьянский союз Стародубцева? И главное! Что стали бы делать колхозники? Самочинно де­лить землю? Получилось бы второе издание ленинского «Декрета о земле». Интересы — вещь реальная. Номенкла­турные фундаменталисты не могли оказаться в одном лагере с Перестройкой. Рассчитывать на то, чтобы наладить с ними нормальные рабочие отношения, умиротворить, ублажить, успокоить, умаслить, было, мягко говоря, заблуждением, по­скольку за этой когортой стояли интересы власти, которую они терять не хотели.

Михаил Сергеевич пропустил исторический шанс перело­мить ход событий именно в 1988—1989 годах. Страна еще была оккупирована большевизмом, а действия демократии против него оставались партизанскими, огонь был хаотич­ным, малоприцельным, одним словом, предельно щадящим. Требовалась гражданская армия Реформации. Демократиче­ски организованная часть общества, особенно интеллиген­ция, еще продолжала видеть в Горбачеве лидера обществен­ного обновления, еще связывала с ним свои надежды. Но от­вета не дождалась, ибо все руководящие номенклатурщики оставались на своих местах. В результате сработало правило любых верхушечных поворотов: сама власть, испугавшись крутого подъема, начала суетиться, нервничать, метаться по сторонам в поисках опоры, дабы не свалиться в политиче­ское ущелье.

И когда я утверждаю, что с осени 1990 года власть катаст­рофически быстро уходила из рук Горбачева, то начало это­му откату положили события 1988—1989 годов, когда реак­ция, по выражению ее лидеров, «выползла из окопов», огля­делась и, видя, что Горбачев растерян, начала атаку по всей линии дырявой обороны Перестройки, состоящей неизвест­но из кого, из каких-то странных и разрозненных отрядов добровольцев. Я уверен: Горбачев не один раз раскладывал политический пасьянс, пытаясь определить, куда деться ко­ролю? Но так и не решился сделать ставку на складываю­щуюся демократию снизу, пусть еще бестолковую, крикли­вую, но устремленную на преобразования и настроенную ан­тибольшевистски. Не обратился за поддержкой сам и не поддержал тех, кто просил у него такой поддержки.

Вместо этого он в 1988—1990 годах усилил в своих вы­ступлениях патерналистский, назидательный тон в отноше­нии «подданных», не замечая, что подобный тон начинает отталкивать здоровую часть общества и от него лично, и от политики, с которой он связал свою судьбу. Я утверждаю: в это время Михаилу Сергеевичу явно отказала способность к социальной фантазии. Политическое чутье притомилось, а притомившись, притупилось. Так получилось, что к концу

1990 года Горбачев уже ни при каких обстоятельствах — да­же откажись он публично от Перестройки и даже выступив с покаянием по этому поводу — не был бы принят в стан реставраторов, там уже формировалась жгучая к нему не­приязнь.

Но на этом рубеже, как мне кажется, у него еще остава­лась возможность связать свое будущее, будущее страны с ясно обозначенной демократической альтернативой. Ему на­до было пойти на всеобщие президентские выборы, помочь организации двух-трех демократических партий и покинуть большевистский корабль.

Парадокс: Горбачев знал истинную цену многим окружав­шим его людям по партии и внутрипартийному фундамента­лизму. Она была копеечной. Но людям из демократической среды — новым, неизвестным, иными тогда они и быть не могли, — он доверял еще меньше, чем «проверенным» орто­доксам. О его вибрирующей позиции говорят многие факты. Некоторые мои друзья из межрегионалыциков просили меня приходить на их собрания, не требуя никаких обязательств. Они имели в виду установить через меня рабочий контакт с Горбачевым, надеясь, что об их заседаниях и решениях будет докладывать не КГБ, а близкий Горбачеву человек. Там было много достойных фигур: Андрей Сахаров, Борис Ельцин, Гав­риил Попов, Анатолий Собчак. Кстати, можно представить себе ситуацию, если бы эти представители демократического крыла были бы в начале 1990 года включены в Президент­ский совет. Многое бы пошло по-другому, чем случилось. Горбачев, когда я проинформировал его о ситуации, не раз­решил мне посещать собрания межрегиональной депутат­ской группы.

Информационные доклады КГБ о работе МДГ были пол­ны неприязни, запугиваний и ярлыков. Как-то Горбачев спросил меня с раздражением: что там, межрегионалыцики затевают какой-то новый скандал? Что они, сдурели? Я спро­сил друзей, что случилось? Оказалось, ничего. Когда я сказал об этом Горбачеву, он отмахнулся, пробурчав: «Знаю, знаю». Он успел переговорить с Собчаком. А взъерошился, прочи­тав донос КГБ. Еще одна маленькая, но существенная деталь. Демократы из разных организаций, прежде всего из «Мемо­риала», привезли с Соловецких островов камень, чтобы положить его на Лубянской площади в память о зверствах сталинских репрессий. Пригласили меня на церемонию. Но Горбачев распорядился: «Нет! Пошли туда Юрия Осипья- на — члена Президентского совета».

Ох уж эти мелочи — дьявольские игрушки.

Горбачева постоянно пробовали на зуб, испытывая его прочность как руководителя. Наверное, многие помнят вы­ступление в парламенте генерала Макашова, когда он с при­сущей ему наглостью советовал Верховному Главнокоман­дующему пройти хотя бы краткосрочные курсы военного де­ла. Все ждали реакции Горбачева, но ее так и не последовало. Хотя она была очень нужна в то время. Я говорил об этом с Михаилом Сергеевичем. Он при мне звонил министру обо­роны Язову. Тот обещал внести кадровое предложение о Ма­кашове в течение трех дней. Речь шла об отправке его во Вьетнам. Но все быстро затихло. И что же? Впоследствии Макашов бегал около мэрии с пистолетом, матерщиной при­зывал людей к восстанию, а затем заседал в парламенте по списку КПРФ, громил Перестройку, разоблачал Горбачева и поносил евреев.

Я уже писал о том, при каких обстоятельствах главный ре­дактор «Советской России», газеты компартии, Валентин Чи- кин напечатал статью Нины Андреевой против Перестройки. И что же? Чикин теперь — член парламента, продолжает ре­дактировать одну из самых реакционных газет, а Михаил Сергеевич продолжает получать оплеухи от этой газеты.

Заместитель Михаила Сергеевича по Совету обороны Бакланов вместе с редактором газеты «День» (ныне газеты «Завтра») Прохановым публично и злобно критиковали политику разоружения, практически отвергая даже саму возможность соглашений с США о сокращении ядерных и обычных вооружений, одобренную Политбюро. Михаил Сер­геевич опять промолчал.

Я думаю, в России еще не забыли нашумевшее «Слово к народу», явившееся, по сути, идеологической программой ав­густовских мятежников. Оно было опубликовано в той же «Советской России» 23 июля 1991 года. Письмо предельно демагогическое, представляет из себя набор злобных пасса­жей. По форме «Слово» — достаточно пошлое сочинение, но точно рассчитанное на возбуждение инстинктов толпы.

«Очнемся, опомнимся, встанем и стар, и млад за страну. Скажем «Нет!» губителям и захватчикам. Положим предел нашему отступлению на последнем рубеже сопротивления. Мы начинаем всенародное движение, призывая в наши ряды тех, кто распознал страшную напасть, случившуюся со страной».

Коротка память во злобе у зовущих на баррикады. Уже забыто в горячке, что за такое «Слово» еще недавно авторов расстреляли бы к утру следующего дня. А они жалуются, что их «отлучают от прошлого». Какого прошлого? Расстрельно­го? Лагерного? Письмо подписали: Юрий Бондарев, Юрий Блохин, Валентин Варенников, Эдуард Володин, Борис Гро­мов, Геннадий Зюганов, Людмила Зыкина, Вячеслав Клыков, Александр Проханов, Валентин Распутин, Василий Стародуб­цев, Александр Тизяков.