– Попалась, – пожирая её пристальным, немигающим взором, промолвила она. – Теперь уж ты никуда не денешься, никуда не исчезнешь… Двадцать лет, Ждана… Нам столько надобно наверстать!
Под подбородком набух, пульсируя, комок, а язык покалывало от желания погрузиться им в ждущую, скользкую плоть – до взрыва, до небесного беспамятства, до отделения души от тела… Одновременно «тетива» натягивалась и внизу: у княгини всегда срабатывали оба очага телесного наслаждения, на каком бы из них ни сосредотачивались ласки. Взгляд Лесияры утонул в янтарном тепле глаз Жданы, осенённых по-девичьи невинными и пушистыми ресницами, а язык проскользнул в приоткрытые губы и сладко нырнул в горячую глубину рта. Дыхание Жданы стало ещё более взволнованным, она подалась вперёд и прильнула к Лесияре вздымающейся грудью, отвечая на поцелуй с голодным исступлением. Княгиня еле сдерживала себя, чтобы тотчас же не излиться ей в рот: это было бы досадной преждевременной концовкой. Долгожданному соединению следовало быть полным и настоящим, когда стоны любимой доносились бы сверху, а губы Лесияры охватывали бы жадным поцелуем розовый влажный цветок, в горячую серединку которого, распрямившись во всю длину, проникнет язык… Всё, чего у них не было во время далёких встреч в снах, подступило совсем близко, готовое вот-вот сбыться, и в этом участвовали не только тела, но также сердца и души. Сжимая живую, настоящую, а не снящуюся Ждану в объятиях, душой Лесияра и рыдала, и смеялась от счастья: «Моя… со мной… во мне… лада…» Она окутывала Ждану собой, грела, оберегала, наслаждалась её близостью и не могла этим насытиться.
Стук в дверь заставил раскалённый клинок страсти спрятаться в ножны до поры до времени. Лесияра испустила долгий разочарованный выдох, а Ждана сильно вздрогнула в её объятиях, и отзвук её испуга кольнул княгине сердце.
– У тебя когда-то были причины бояться стука в дверь, милая? – спросила Лесияра.
Ждана закрыла глаза, прислонившись к стене затылком. «Видимо, были», – сделала вывод Лесияра. А вслух сказала:
– Не пугайся так, лада. Ты в Белых горах, и пока я управляю ими, тебе здесь бояться нечего. Ты дома.
Коснувшись многообещающим поцелуем её лба и губ, княгиня отворила дверь. Дневная белизна снега после полумрака домика с маленьким окошком сразу резанула по глазам, заставив Лесияру на миг прищуриться. На пороге стояла гридинка Ясна, которую Лесияра приставила к своей младшей дочке в качестве личной охраны. Дружинница ещё не открыла рот, а ноздри княгини дрогнули, учуяв свежую кровь, и всё её нутро окаменело, готовое к дурным вестям. Привыкшие к свету глаза разглядели на плаще Ясны несколько пятен.
– На тебе кровь, Ясна. Ты ранена? Что произошло? – спросила Лесияра, удивляясь тому, как ровно прозвучал её собственный голос. Пока ещё ровно.
– Это не моя кровь, это кровь княжны Любимы, государыня, – ледяным клинком вонзился ей в сердце страшный ответ. – Она…
– Что?! – взревела княгиня, не дослушав.
Забыв обо всём и обо всех на свете, она чёрной горестной тенью ринулась в проход, и пространство испуганно расступилось перед родительницей, спешащей к своему ребёнку. Кровь… Кровь Любимы! Лесияре доводилось видеть её, но каплями, когда дочка, играя и шаля, получала ссадины, а на плаще Ясны были просто огромные пятна… Что, что могло случиться?! Бескрайняя, затмевающая глаза и сердце чернота накрыла её: если дочь погибла – виновнику не жить. Если ранена – тоже. Нет, нет, нет! Смерть и Любима – что может быть нелепее этого сочетания? Мудрые и прожившие жизнь (сказать «старые» не поворачивался язык) дочери Лалады уходили в Тихую Рощу, это было естественно. Но такая малышка и уход из мира живых – нет и ещё раз нет. Лесияра утопила бы в крови и ниспровергла бы в огненную бездну весь мир, если бы он допустил такое нелепое и ужасное стечение обстоятельств…
В развевающемся плаще она стремительными шагами мчалась к двери в комнату дочки. Если проход вывел сюда, значит, она здесь… Снова запах крови! Проклятье!
– Любима! Доченька!
Распахнув дверь, княгиня застыла на пороге. Любима лежала в постели – живая, бледная, с синяком во всю переносицу, а вокруг неё хлопотали няньки, накладывая снег на свёрнутую вдвое тряпицу, покрывавшую лоб княжны. На полу валялось окровавленное полотенце и стояла миска с розоватой от крови водой.
В первые мгновения облегчение было таким внезапным и мощным, что едва не оставило Лесияру без сил – пошатнувшись, княгиня ухватилась за дверной косяк. Любима открыла глаза, окружённые голубыми тенями, разомкнула бледные губы и прошептала:
– Государыня…
– Любима… Ох, Любима, как же ты меня напугала!
Отстранив нянек, Лесияра склонилась и крепко расцеловала дочку в щёки, в глаза, в губы, в тряпицу со снегом… К носу девочки она не решилась притронуться. А няньки уже наперебой рассказывали, что случилось, и из их захлёбывающегося и сбивчивого, одновременного лепета княгиня с трудом сумела понять суть: Любима каталась с горки с сыновьями Жданы, салазки опрокинулись, ребята принялись дурачиться, барахтаться и бороться, и старший из мальчиков попал княжне по носу. На горке была толпа народу, которая окружила их, вот Ясне и не удалось сразу к ним пробиться и пресечь всё в зародыше.
– Сломал он княжне носик, сломал, безобразник окаянный! – причитали няньки. – Кровищи-то было… ох, ох! И стошнило её, сердешную, и головка у неё болит!
Присев на край постели, Лесияра очень осторожно кончиками пальцев ощупала нос дочери. Любима застонала, и княгиня, вздрогнув, отдёрнула руку.
– Хвала Лаладе, ты жива, – пробормотала она на выдохе. – А то пока я бежала, уже такого себе напредставляла…
Хвала Лаладе, это оказались последствия обычных детских шалостей, а не что-то пострашнее. Впрочем, как и всегда: эта маленькая егоза то и дело чудила и безобразничала, нередко это кончалось царапинами и синяками, но до перелома дошло, признаться, впервые. Нос девочки, к счастью, не был свёрнут на сторону – значит, лицо не будет изуродовано, а излечить перелом тоненькой детской косточки для Лесияры не представляло затруднений. Она выдохнула и стряхнула с себя остатки страшного напряжения, овладевшего ею в тот миг, когда она увидела пятна крови на плаще Ясны… И устыдилась кровожадных мыслей о казнях и возмездии. Всё-таки Маруша и Лалада – сёстры, и в каждом живом создании присутствовала частичка света и частичка тьмы. Вопрос был только в том, как развивать в себе свет и подавлять тьму. А порой Лесияра приходила к странной мысли, что разделения на Тьму и Свет вообще не существует. Всё дело в том, под каким углом и с какой стороны смотреть.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});