Читать интересную книгу Том 2. Проза и драматургия - Юрий Визбор

Появились Кондаков и Чуприкова.

Чуприкова. У меня сегодня два главных дела записано в численнике: Максаков и вы. Ну, с Максаковым проще. Период агрессивности миновал. Как вы считаете?

Кондаков. Да, я тоже его смотрел сегодня. Сдвиги есть. Теперь — обо мне. Что вас интересует?

Чуприкова. А вы, Рем Степанович, вопрос посерьезней.

Кондаков. Слушаю вас.

Чуприкова. Мне сегодня сообщили по секрету, что завтра в универмаг на проспекте Молодости завезут польскую мебель.

Кондаков. Польскую? Ну и что?

Чуприкова. У вас же никакой мебели нет, Рем Степанович. Надо обзаводиться. Это все жизнь. Век на раскладушке не прокукуешь. А набор будет такой: раскладная тахта — малиновая либо зеленая, обеденный стол, сервант, стулья — шесть штук, журнальный столик, два кресла. Ну а потом, глядишь, к гарнитуру и жена приложится.

Кондаков. Малиновая или зеленая?

Чуприкова. Ах, Рем Степанович, большое вы волнение произвели в медицинском мире нашего города. Каждый второй звонок — о вас. Райка Копченова, та вообще обиделась на меня ужасно. Что я вас не знакомлю.

Кондаков. А… это та, которая мужа раздела?

Чуприкова. Как липку. А как вам Галочка Коянек? Она, между прочим, чемпион области по бальным танцам. Ну что вы пожимаете плечами? Чувствую, что вывести вас на светлый путь будет очень трудно.

Кондаков. Есть такая старая шутка: хорошее дело браком не назовут. Но у меня создалось впечатление, что я попал в ваш численник в качестве главного дела дня не по этому поводу.

Чуприкова. Давайте поговорим, Рем Степанович!

Кондаков. Давайте.

Чуприкова. Не… остановиться ли нам?

Кондаков. Так и знал….

Чуприкова. Поймите меня правильно: чуть ли не с первого дня ко мне идут сигналы: Кондаков — зазнайка. Кондаков — авантюрист. Кондаков и Лариса, Лариса и Кондаков…

Кондаков. Это я знаю. Вы что — хотите у меня отобрать Короткевича?

Чуприкова. Погодите со своим Короткевичем. Дело ваше вышло за пределы больницы.

Кондаков. Дело?

Чуприкова. Ну, в общем-то, дело. Одно из писем цитирую, как говорится, по памяти: «Авантюристические склонности доктора Кондакова, его выбор сильнодействующих, шумно разрекламированных на Западе, но явно опасных для здоровья больного средств…»

Кондаков. Письмо анонимное?

Чуприкова. Это не важно. Анонимное. Дело в том, что я сама не уверена, что автор его не прав. Я, дорогой коллега, если хотите знать, консерватор. И этим, между прочим, горжусь.

Кондаков. Но не зачисляйте меня в лейбористы, пожалуйста!

Чуприкова. Сейчас не время для шуток.

Кондаков. А я и не шучу.

Чуприкова. Я за гуманную медицину. Внушением, а не скальпелем. Травами, а не химией. Словом, а не иглой! Покоем, а не изотопами! А электрошоковая терапия — ох, как это модно! Модерн! Все хотят быть современными, даже больные. Раньше были черти, лешие, колдуньи. Сегодня что ни больной, то — телепатия, чтение мыслей на расстоянии, полеты на летающих тарелках, посланцы с других планет. Мода. Я могу понять больных, которым и наука, и псевдонаука подбрасывают топливо для головного мозга. Но когда молодой ученый с первого шага хватается за ультрасовременную методику, как ковбой за пистолет, я думаю: а не спешит ли он? Может, мы подумаем, потерпим, прежде чем пропускать через человека электрический ток? Это ведь может кончиться летальным исходом! Вы, лично вы, коллега, лишите человека жизни!

Кондаков. Прекрасно! Скажите, кому он нужен — такой? Государству? Нет. Семье? Нет. Вам? Нет. Вы говорите о гуманизме. Но ведь гуманизм в том и состоит, чтобы человека лечить. Лечить! Дайте мне средства, с которыми я был бы терпелив! Только чтобы это было настоящее терпение, а не ожидание естественной смерти больного! Таких средств нет. Ни у вас, ни у меня, ни в Москве, ни вообще у человечества! И вы это прекрасно знаете. И психодрама с аппаратом затеяна мной не для собственного удовольствия или склонности к авантюрам, как вы утверждаете.

Чуприкова. Я не утверждаю…

Кондаков. Утверждаете, соглашаясь с автором анонимного письма. Ах, как они прелестны, мои тайные доброжелатели! Они никого не смущают! Они берут у родственников расписку на пустячное исследование, чтобы в случае чего прикрыться бумажкой. Они перелагают на безграмотных в медицинском отношении людей всю ответственность. А они должны нести ее сами! Сами! Государство их для этого учило!.. Извините, что я разошелся!

Чуприкова. Ничего.

Кондаков. Я — врач. Чувствовать человека входит в круг моих служебных обязанностей. И я чувствую его, Ивана Адамовича! Чувствую, что эту его колоссальную сопротивляемость держит один-единственный тормоз. Очень мощный, но один.

Чуприкова. Господи, да откуда вы все это знаете? Смешно, Рем Степанович.

Кондаков. Я это учуял. Как пес.

Чуприкова. Но ведь ваши опыты, если их можно так назвать, не дали никаких результатов.

Кондаков. Да. Этот вид психодрамы не дал. Я поищу что-нибудь новое.

Чуприкова. Давайте мы с вами эти поиски отложим до лучших времен. Займитесь поплотнее другими больными. Отдохните от Короткевича.

Кондаков. Что это значит?

Чуприкова. Это значит то, что я сказала.

Кондаков. В таком случае, мое пребывание в вашей больнице выглядит… проблематично.

Чуприкова. Не драматизируйте положения, Рем Степанович. Все у вас уж очень быстро: быстро приехал, быстро взялся, быстро не получилось, быстро отказался. Несерьезно.

Кондаков. Несерьезно отторгать врача от больного.

Чуприкова. Поймите меня правильно, я не собираюсь издавать приказ, но с моим мнением вы не имеете права не считаться.

Кондаков. Это уж точно. Разрешите мне день-два подумать над создавшимся положением.

Чуприкова. Думайте, пожалуйста. Я своего решения не изменю. Да, и хорошо бы решить вопрос насчет польской мебели. Если у вас не хватает денег, я с удовольствием вам одолжу.

Кондаков. Странное чувство у меня, Лидия Николаевна. Вместо того чтобы слушать вас со злостью, я слушаю вас с грустью. Как ни странно, в этом нашем разговоре жертва не я. Здесь две жертвы: Короткевич и вы.

Чуприкова. А вы и вправду самонадеянный молодой человек.

Кондаков. Как бы я хотел им быть!

Чуприкова. Кем?

Кондаков. Самонадеянным и молодым.

Чуприкова. Ну бросьте! Я недавно купила своему благоверному книжку: «Мужчина после сорока». Там сказано, что до сорока лет — это чистая молодость, беспечное время.

Кондаков. Если бы об этом я знал раньше, то построил бы свою жизнь иначе.

Чуприкова. Не поздно и сейчас. Учтите, Рем Степанович, я буду за вас бороться. Вы талантливый, деятельный человек. Это мне очень импонирует.

Кондаков. Позвольте ответить взаимностью. Я тоже буду бороться за себя, за свое дело.

Чуприкова. Только одно могу вам сказать: уход — это не борьба. (Ушла.)

Кондаков (к залу). Так закончился мой разговор с шефиней. Я побрел домой, чувствуя бессильную ярость. Вместо того чтобы решать вопросы, для которых я был обучен, имел силу и убежденность, я забрел в болото служебных отношений, чужих честолюбий. Единственным моим желанием было прийти домой, собрать вещи и — уехать. Куда? Я и сам не знал. Мой железобетонный, вибропанельный, сверхтиповой двенадцатиэтажный дом плыл по строительной распутице, как крейсер, освещая путь множеством огней. По телевизору должны были сегодня передавать фигурное катание. Я ощутил пустоту надвигающегося вечера. Где моя жена? Где мои друзья? Почему вдруг я очутился здесь? Так иногда среди застолья оглянешься на соседей, и пронзит тебя, как током: «А я что здесь делаю? Почему я трачу время на бессмысленное занятие?» Я готов был уехать. Это было ясной, глубокой мыслью. Перед двумя людьми я чувствовал себя виноватым. Перед Короткевичем… К счастью, он никогда бы в жизни и не узнал о моем предательстве. Зато о нем знал бы я. Второй человек — Лариса, наивно поверившая в меня. Что касается ее влюбленности, то это меня не смущало. Типичный случай актерской влюбленности в партнера. Профессиональный восторг, который на скудной почве тихой областной больницы приобрел такой своеобразный оттенок. И вместе с тем я понимал, что моя собственная психика имеет досадные ограничения: я мог плодотворно работать лишь в обстановке сотрудничества, но не противоборства. Даже сражаясь с Марковским, я ощущал за спиной молчаливую поддержку и того же Стасика Придорогина, и других ребят. Сегодня я был один. Но едва я вошел в квартиру, как одиночество кончилось.