здесь! – с болью
подумал Бояркин. – Как ты попала в эту дурацкую кухню? И надо было тебе подвернуться".
Через минуту пчела зашевелилась. Николай с облегчением вздохнул и открыл окно. От
нервного напряжения у него заболела голова.
В комнате Бояркин присел перед рыдающей женой.
– Успокойся, хватит, успокойся, – попросил он.
– За что ты меня так наказываешь? За что? – еле выговаривала Наденька, думая, что
теперь-то уж наверняка все позади.
В этот раз она многое пережила. Думая попугать мужа, как это бывало и раньше, она
сегодня для большей убедительности хотела оставить на шее след… Набросив петлю,
Наденька стала затягивать ее руками вверх. Шелковая лента легко скользнула и сразу сжала
шею. Задержав дыхание, Наденька решила подержать подольше. На шее было какое-то
особенное ощущение, которое не показалось ей страшным, и она прислушалась к нему даже
с любопытством. "Ну, достаточно", – сказала она самой себе. Но руки от этого не ослабили
натяг. "Хватит!" – испуганно и зло приказала она им и вдруг почувствовала, что руки,
напротив, потянули сильнее. Раньше, наслаждаясь своей игрой в раздражение, она так долго
различными намеками внушала мужу свою готовность к самоубийству, что и сама невольно
поверила в это. В умывальную комнатку она вбежала злой, и подсознание вооружило этой
злостью ее собственные руки, которые как бы вышли из-под контроля. Продолжая затягивать
петлю, Наденька простояла еще с полминуты, видя в зеркале свои выпученные глаза и,
удивляясь, что страх страхом, по ощущение удавки становится даже приятным, просто с
каждым толчком сердца голова как бы разбухает от крови, становится все больше и больше.
Больше становятся само лицо, уши, глаза, шея. А потом вдруг послышался шум и слабая
приятная музыка. Это было уже головокружение, и тут-то, найдя, наконец, в себе силы,
Наденька обессилено навалилась на раковину, постепенно отходя от шока. Ей показалось, что
она только что заглянула куда-то в недозволенное, по ту сторону жизни и даже услышала
звуки, доносящиеся оттуда… Теперь она уже не могла сказать точно, хотела ли она с самого
начала лишь попугать мужа или действительно решилась на страшное, напрасен был этот ее
испуг или нет? Наверное, не напрасен – ведь она всегда боялась сама себя. Она ведь и в
самом деле могла оставить сиротой Коляшку, могла убить с собой еще одного ребенка!
Реальное ощущение смерти отрезвило ее. Наденька сбросила крючок и распахнула дверь, но,
выбегая, все-таки не забыла оставить ленту в раковине.
– Почему все так оборачивается? – с болью проговорил Бояркин, усевшись на полу
перед диваном. – Ведь с самого начала я хотел тебе только добра. Но почему же оно
оборачивается злом? Наверное, тут все дело в нелюбви… А ты лучше не добивайся этой
жалости. Жалость делает наши отношения еще более ложными.
Потом они успокоились и, высморкавшись в концы одного полотенца, решили
оставить пока все как есть. Оставить все как есть, значило оставить в пользу Наденьки, но
другого выхода не существовало. Остаток дня Бояркин провозился с сыном, чувствуя, что из-
за сожженных сегодня нервов, воспринимает его уже не с такой нежностью, с какой хотелось
бы. Наденька пыталась как можно умнее угодить во всем, и сготовила такой обильный
праздничный ужин, что Бояркин чуть не объелся. Когда уже стемнело, Николай включил
телевизор и увидел на окне свою тетрадку, исписанную в прошлый раз. Тетрадка была
раскрытой.
– Ты читала это? – спросил оп Наденьку.
– Да, открыла наугад… Белиберда какая-то, Коля, – ответила она с робкой улыбкой. –
Откуда и зачем ты все это переписал?
Бояркин плюхнулся на диван. Ему самому показалось, что лицо его похолодело.
– Завтра я еду в деревню, – глухо и твердо сказал он. – Срок командировки еще не
закончился. Поприветствовали друг друга, и хватит.
Наденька закусила губу и села на другой конец дивана.
Спать Николай лег на полу и спал плохо. Ночью он почувствовал духоту оттого, что
кто-то дышал прямо в лицо. Он проснулся, но боялся открыть глаза. На щеки упало
несколько холодных, спокойных капель. Он открыл глаза и увидел вплотную нависшее лицо
Наденьки. Она без очков близоруко рассматривала его в свете уличного фонаря и плакала,
как всегда, беззвучно. В транзисторном приемнике, который Николай забыл выключить,
ушла волна, и динамик шипел, заглушая малейшие звуки. Николай щелкнул тумблером
приемника.
– Уйди, не мешай спать, – попросил он Наденьку, стараясь казаться как можно более
спокойным, и медленно повернулся на бок.
Она легла на диван. Николай почувствовал это по движению воздуха. От нее не
слышалось ни вздоха, ни всхлипа, ни шороха. Так же тихо она могла сейчас или ударить, или
плеснуть чем-нибудь, или сделать черт знает что… Николай никак не мог уснуть. В голову
лезли разные мысли. От жалости к жене стискивало сердце, но в последнее время он ничего
не хотел так сильно, как иметь рядом с собой понимающего, разделяющего все его мысли
человека. Когда однажды Дуня сказала о кричащем солнце, то словно осветила всю душу –
между ними сразу перекинулся мостик. А будет ли когда-нибудь рядом человек, с которым
этот мостик будет постоянным? Ведь не будет же все всегда так продолжаться. "Для
настоящего счастья нужно все настоящее, – думал Николай. – Оно не терпит заменителей. А
уж жалостью-то любовь никогда не заменишь. Теперь я это знаю точно".
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ
Проснувшись утром, Бояркин остался лежать с закрытыми глазами. Наденька
осторожно поднялась, оделась и вышла, захватив полотенце. Николай так же тихо, чтобы не
разбудить сынишку, начал одеваться. Он слышал, что жена побывала в туалете, потом
умылась и загремела на кухне. Он подхватил свой рюкзак, который не пришлось даже
развязать, и постоял немного у кроватки Коляшки. Выйдя в коридор, он почувствовал
вкусный запах кофе и гренок. Наденька готовила образцовый завтрак. Николай заглянул на
кухню, чтобы его уход не столь явно походил на бегство. Наденька, переворачивая кусочки
хлеба на сковородке, увидела рюкзак и жалостливо скривила рот, заблестела глазами.
Бояркину теперь стало совсем невмоготу от этой ее старательной, но ненужной заботы о нем.
– Пока, – сказал он и быстро вышел.
Сбегая по лестнице мимо почтовых ящиков, Николай увидел в своем ящике уголок
письма. Видимо, почту принесли вчера после его приезда. Письмо, подписанное почерком
Анютки, было из Ковыльного. Оно показалось слишком толстым, и Бояркин сунул его в
карман. Лишь придя в более или менее нормальное состояние, уже в мягком автобусном
кресле, когда по обеим сторонам дороги потянулись ряды тополей, Бояркин вспомнил о
письме.
"Здравствуй, братец!
Хорошо, если бы ты получил