Читать интересную книгу Норвежская рулетка для русских леди и джентльменов - Наталья Копсова

Сказать, что она испепеляла все вокруг взглядом, значит ничего не сказать. Сказать, что я перепугалась, что она либо сразу убьет меня на месте, либо сама прямо сейчас умрет от острого сердечного приступа, тоже означает поведать лишь сущие пустяки. Невыразимым, безысходным ужасом было то, что я почувствовала в эти бесконечно тягучие и липкие мгновения: я абсолютно искренне готовила себя к мучительнейшим испытаниям, может быть, даже к гибели.

Меньше чем через три минуты бабушка выволокла меня, оглушенную и пока еще молчаливую, на лестничную площадку перед нашей квартирой и с грозным прощальным напутствием: «Не нравятся порядки в нашей семье, отправляйся в другую. Позвони своему особо заботливому папочке, пусть он поселит тебя жить в своей мастерской. Здесь у нас ты больше не живешь! Исчезни с моих глаз навсегда и больше не появляйся!» – она нарочито громко захлопнула передо мной нашу обитую рыже-коричневым дерматином дверь, демонстративно заперев ее на все замки.

Я в чем была: в стареньких заплатанных джинсах и в розовой кофточке с вышитыми на груди голубенькими цветочками неизвестных ботаникам вида оцепенело осталась стоять одна, но через несколько секунд отчаянно заревела и всем телом принялась биться в запертую дверь. Внутри меня что-то стало невыносимо клокотать и рваться наружу, вдруг сделалось невозможно больно дышать. Особенно заныл участок груди примерно в районе сердца. Вскоре сердечная мышца сжалась в кулак и принялась уверенным внутренним боксером тяжело ударять в виски и под ложечку: удар за ударом, удар за ударом без всякой остановки, без крошечной паузы, без малейшего снисхождения. Помнится, я даже завизжала от нестерпимой пытки, потом завыла, как собака, которую случайно прищемили. С каждым разом беспощадный кулак все крепчал и крепчал, но с какого-то мгновения внутренности мои как бы тоже ожесточились и заострились – в буквальном смысле все там стало намного жестче и как бы даже ощетинилось сверкающими булатными клинками. Явственно чувствовалось, как внутренние органы затвердевают стальными конструкциями и каркасами.

Все мягкое, нежное и трепетное, все мои внутренние цветы и бабочки, наоборот, быстро скукожились и совсем перестали существовать и беспокоить. Теперь уже лихо приходилось самому кулаку, и он, окровавленный и поврежденный, начал затихать и затухать, пока мое глупое напуганное сердце не растворилось совсем, будто бы его и вовсе никогда не существовало. «Наверное, я тоже становлюсь человеком сталинской закалки, совсем как она!» – завертелась в голове первая, немножко даже горделивая мыслишка.

Вообще-то не в самый первый раз я вот так оказывалась перед захлопнутой дверью родительского дома, так что отчасти психологически подобный исход дела меня не удивлял. Усилием воли, которой я к тому времени уже немало гордилась, специально воспитывала и закаляла, удержала льющиеся потоки слез и с озлобленностью брошенного на произвол судьбы волчонка, дающей в награду немалые силы и энергию, принялась упорно размышлять, как бы заставить несгибаемую Таисию Андриановну раскаяться в своих поступках, плакать и просить прощение. Даже сама мысль о великой, но справедливой мести помогала справиться с отчаянием, с гордостью выстоять и добиться своего. После некоторых размышлений сам собой выкристаллизовался вывод-айсберг: самым предпочтительным и сильным вариантом, без сомнения, является моя собственная смерть.

Я буду лежать в белом, сверкающем атласом гробике-игрушке, вся с головы до ног усыпанная свежими розами, только белыми и розовыми, такая хорошенькая-прехорошенькая, и сияющие природным золотом пряди моих пушистых длинных волос начнут мистическим свечением, совсем как у ангелов на иконах, освещать и мое почти живое, но слегка бледненькое личико, и всю торжественно умиротворенную церковь. Ах, как сильно бабушка примется по мне убиваться, громко рыдать и ломать руки над моим симпатичным гробиком. А рядом с ней будет бессильно стоять совершенно белая, как снег, и как бы незрячая мама, похожая на застывшую мраморную статую дивной красоты. И зазвучит чудесная музыка, и все вокруг станет прекрасным, и тут все окружающие начнут горько стонать и сожалеть, что меня больше нет. Упоительно сладкий луч еще теплого сентябрьского солнышка проникнет через узкое витражное оконце высоко-высоко надо мной и прильнет к моим розовато-жемчужным губкам. Я же буду про себя, так чтобы никто не догадался, радоваться и улыбаться.

Теперь осталось только придумать достаточно простой в применении и приятный способ умереть. Я не стала дожидаться подъема неторопливого лифта, сама резво сбежала по ступенькам вниз и штормовым порывом резко вылетела из темноватого подъезда на залитую теплым светом улицу в самый последний, как я твердо про себя решила, раз.

Да! Но каким же образом лишить себя жизни и при этом остаться красивой? Все здесь совсем не так просто, как кажется на первый взгляд.

Умирать в болезненных мучениях вовсе не хотелось, стать зелененьким, плохо пахнущим или обезображенным трупиком тем паче. В последнем варианте бабушка, одноклассники и прочие посетители церкви станут печалиться обо мне и сострадать много меньше, чем о том мечтается.

Значит, свободный полет с моста или с высокой крыши и манипуляции какого-нибудь срочно разысканного маньяка-убийцы отбрасываются сразу. Туда же придется отнести бросок-падение под поезд, автобус или автомобиль. Самой себе воткнуть острый нож в сердце или в горло не представлялось возможным ввиду полной невозможности достать таковой для намеченной цели. Кухонные же я как-то раз, в момент более раннего жизненного кризиса, уже успела протестировать, и все они оказались безнадежно тупые, не прорезали даже одежду. На самый беглый и поверхностный взгляд мне вроде бы подходило либо отравление, либо вскрытие вен бритвой, тем более я где-то читала, что резать вены по запястью просто наивно – их надо вскрывать в районе локтевых сгибов. Однако тут сразу же возникали новые проблемы: во-первых, где мне найти и купить яду, особенно если в карманах отыскалось ровно шесть копеек монетками по копейке и по две, а, во-вторых, совсем не хотелось долго и упорно истекать кровью в темном и неуютном, может быть, даже грязном и мусорном месте. С сожалением я еще раз пересчитала всю свою видимую наличность и отправила ее обратно в джинсы.

Время от времени к глазам подкатывала непрошеная волна кипящей соли, и в ту же секунду становилось неимоверно себя жалко. В такие моменты я применяла испытанное средство – начинала вспоминать изучаемых в школе героев «Молодой гвардии», выдержавших с честью неимоверные пытки в застенках гестапо и ни слова не проронивших, ни стона, ни вскрика – это всегда здорово помогало и возвращало обратно личную выдержку.

Наконец-то осенило: если отправиться на наше кладбище и остаться там на всю ночь, то тогда уж точно какой-нибудь манерный вампир, или же сине-черный человек в маске, или, на совсем худой конец, его синяя раздутая рука сделают все сами наименее болезненным образом в наиболее романтической обстановке, возможной в таком деле. Самой практически ничего делать не придется, и наверняка с этими монстрами можно будет как-то договориться по-хорошему. В конце концов, в подобной смерти присутствует нечто величественное: одновременно трагическое, мистическое и романтическое; весь наш класс станет мне после завидовать. Страшилками о синем человеке, синей руке и черном вампире дети повсеместно пугали друг друга на ночь, а я с ними воочию встречусь и, может быть, даже сумею слегка подружиться. Пусть потом все меня боятся и уважают!

Как начнут они завывать с придыханием: «У-у-у, летит синяя рука!», так я только звонко рассмеюсь и предложу тем же вечером встретиться с настоящей. Вот тогда и поглядим на их реакцию! Ах да, я же уже мертвая буду. Хотя постой, постой, а что, если заявиться к друзьям, родственникам и знакомым в виде этакого полупрозрачного, милого и слегка грустного привидения. Они замрут в страхе и изумлении, а я возьму и расхохочусь. То-то зауважают! У нас такого никто не может, смогу только я.

Тут я обнаружила себя добредшей до винно-водочного отдела районного «Продмага», где на углу одинокой башней высилась красно-металлическая телефонная будка с вечно взломанной и искореженной дверцей. Этот телефон-автомат по замыслу должен был служить для скорейшего вызова наряда милиции во время частенько случавшихся у дверей магазина мужских драк, потому его часто ломали и крушили, но и чинили столь же оперативно. Сама я ни разу не наблюдала, чтобы во время пьяного побоища кто-нибудь рискнул бы пробиться к этой будке с целью позвонить. И вдруг какое-то невидимое препятствие заставило меня остановиться около нее и замереть. Беспокойное сердце снова проявило себя, застучав с неимоверной силой. Эти густые, гулкие, басовые как, наверное, у Царь-колокола, удары гудели-разносились во все вселенски бесконечные уголки моего организма. Опять что-то непрошеное и беспокойное принялось во мне самозванно твориться и зреть, отбирая с таким трудом накопленную энергию решимости.