— поэт вдруг ощутил в себе силу родной земли, и голос его стал набирать мощь, обретая привычные нам рубцовские интонации:
Люблю твои избушки и цветы,И небеса, горящие от зноя,И шепот ив у омутной воды,Люблю навек, до вечного покоя…
И не случайно строки, призванные, по мысли поэта, нарисовать картину военного нашествия давних лет, неразрывно слились с картиной хрущевского лихолетья:
Россия, Русь! Храни себя, храни!Смотри, опять в леса твои и долыСо всех сторон нагрянули они,Иных времен татары и монголы,Они несут на флагах черный крест,Они крестами небо закрестили,И не леса мне видятся окрест,А лес крестов в окрестностях России.
И вместе со стихотворением рождалось искупительное прозрение:
Кресты, кресты…Я больше не могу!Я резко отниму от глаз ладониИ вдруг увижу: смирно на лугуТраву жуют стреноженные кони.Заржут они — и где-то у осинПодхватит эхо медленное ржанье,И надо мной — бессмертных звезд Руси,Спокойных звезд безбрежное мерцанье…
В «Видениях на холме» можно обнаружить не только интонации и образы, характерные для зрелого Рубцова, но и характерное только для него восприятие мира, понимание русской судьбы.
Существует немало исследований, доказывающих, что Рубцов в значительно меньшей степени, чем, например, Есенин, испытал на себе влияние фольклора. Возможно, исследователи и правы, пока речь идет о чисто внешнем влиянии, но если проанализировать более глубинные взаимосвязи, то обнаружится, что все не так просто. От фольклора у Рубцова — особое восприятие времени. Прошлое, настоящее и будущее существуют в его стихах одновременно, и если и связаны какой-либо закономерностью, то гораздо более сложной, нежели однолинейная выстроенность.
От фольклора у Рубцова и двусмысленность шутливых стихотворений («Я забыл, как лошадь запрягают…»), и многозначность серьезных стихов. В строке «Россия, Русь! Храни себя, храни!» можно увидеть и изображение гитлеровского нашествия, но едва ли тогда подлинный смысл будет угадан нами. Разумеется, «угадывание» — слово неудачное. Стихи Рубцова — не ребусы, просто, помимо обычного, в них заключен и некий вещий смысл, воспринять который значительно легче на уровне подсознания, нежели путем длительных умозаключений…
«Видения на холме» — первое в ряду «вещих» стихов Рубцова, а с годами поэт научится столь ясно различать будущее, что даже сейчас, когда, годы спустя, читаешь его стихи, ощущаешь холод разверзающейся бездны. И всегда потрясает почти документальная точность предсказания.
Например, те же предсмертные строки Рубцова:
Из моей затопленной могилыГроб всплывет, забытый и унылый,Разобьется с треском, и в потемкиУплывут ужасные обломки…
— многие понимают как апокалипсическое предсказание, но это ошибочно. У Рубцова предсказания носят гораздо более конкретный характер. И это становится ясно сейчас, когда в Вологде ведутся разговоры, что хорошо бы, дескать, перенести могилу с обычного городского кладбища в Прилуцкий монастырь и перезахоронить Рубцова там, рядом с Батюшковым. Деяние, так сказать, в духе перестроечного времени (при Хрущеве могилу Рубцова просто бы запахали), но Рубцову незнакомое, вот и написано им:
Сам не знаю, что это такое…Я не верю вечности покоя!
Какая уж тут «вечность покоя», если тебя переносят — народу же удобнее! — поближе к экскурсионным тропам.
Впрочем, мы отвлеклись… В шестьдесят первом году написано Рубцовым и стихотворение «Добрый Филя»:
Мир такой справедливый, Даже нечего крыть…— Филя! Что молчаливый? — А о чем говорить?
— где, пока еще на уровне вопроса, смутной догадки осознание собственной неустроенности и личной несчастливости начинает сливаться в стихах Рубцова с осознанием несчастливости и неустроенности общей русской судьбы.
15
В таком большом городе, как Ленинград, даже и узкий круг пишущих людей всегда весьма неоднороден. Первое время Николай Рубцов активно посещает занятия литературного объединения «Нарвская застава» и литературный кружок при многотиражке «Кировец».
Руководитель «Нарвской заставы» поэт Игорь Михайлов вспоминает:
«Странно сейчас перебирать пожелтевшие листки со стихами Коли Рубцова — те экземпляры, которые давались на обсуждение в „лито“. Вот шесть стихотворений, украшенных решительным минусом его оппонента: „На родине“, „Фиалки“, „Соловьи“, „Видения в долине“, „Левитан“ и „Старый конь“. Может быть, иногда чрезмерно суровы и требовательны к молодому поэту были его друзья, но отчетливо видишь, что в своих оценках они редко ошибались…»
Зато:
«Очень понравился „литовцам“ своеобразный юмор Рубцова. И характерно, что именно здесь впервые „на ура“ были приняты те его стихи („В океане“, „Я весь в мазуте, весь в тавоте, зато работаю в трал флоте…“), которые стали его первыми публикациями и сразу составили ему добрую репутацию… И уж совершенный восторг вызвало у товарищей Рубцова одно из самых улыбчивых его стихотворений — „Утро перед экзаменом“: для ошалевшего школяра скалы стоят „перпендикулярно к плоскости залива“, „стороны зари равны попарно“, облако несется „знаком бесконечности“ и даже „чья-то равнобедренная дочка“ двигается, „как радиус в кругу“…»
Игорь Михайлов пишет, что:
«товарищи по „лито“ очень четко „засекли“ тот момент, когда из-под пера Рубцова стали появляться зрелые, художественно совершенные стихи».
Вывод, разумеется, неожиданный. Ведь отвергнутыми, как мы видим, оказались лучшие стихи Рубцова, а «принятыми на ура» — случайные, к зрелому Рубцову не имеющие никакого отношения. Увы… И сейчас для многих профессиональных литераторов Рубцов остается всего лишь автором забавных стишков о «равнобедренной дочке», и эти люди искренне недоумевают, как это вдруг Рубцов заделался классиком…
Подобный «Нарвской заставе» круг общения если и устраивал Рубцова, то только на первых порах. Очень скоро он начал тяготиться им…
В рубцовском фонде в Государственном архиве Вологодской области сохранилась записная книжка поэта, растрепанная и прошитая им самим суровой ниткой — косо, но прочно. Верой и правдой почти двадцать лет служила она Николаю Михайловичу, была единственным свидетелем многих дней его жизни. Страницы, аккуратно заполненные красивым рубцовским почерком, залиты вином, многие записи расплылись, новые адреса зачастую записаны поверх старых — толкучка и мешанина фамилий, городов, телефонов такая же невообразимая, как и в самой его жизни. Есть здесь и не справочные записи… Смешные диалоги… То ли придуманные самим Рубцовым, то ли услышанные где-то сентенции: «Жизнь хороша. Нельзя ее компрометировать»… Записи для памяти: «Купить трубку»… На семнадцатой странице — начало какой-то прозы: «Он сильнее всего на свете любил слушать, как поют соловьи. Часто среди ночи он поднимал меня с койки и говорил: „Давай бери гитару — и пойдем будить соловьев. Пусть они попоют. Ночью они умеют здорово это делать…“» Запись обрывается, восемнадцатой страницы в книжке нет (нумеровал сам Рубцов), и не узнать, разбудил ли Рубцов соловьев, как никогда не узнать и многого другого из его жизни.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});