— Господи, ну почему, — прошептала Жекки в отчаяньи, — почему все так, а не иначе?
— А вы, дорогая моя, похоже, чем-то разочарованы? Неужели ваша мечта не была до конца исполнена? По-моему, так она воплотилась даже сверх возможного. Вы угадали и с платьем из лимонного шелка, и с вашим появлением на балу и… не знаю, должен ли я говорить об этом, потому что вы и так прекрасно знаете…
Грег отпустил ее руку и, отделившись, сделал несколько шагов по тортуару.
— Что же? — спросила Жекки, поспешив за ним.
— Ваша колдовская прелесть, — ответил Грег, коротко обернувшись на ходу и давая понять возвращенной насмешливостью, что с откровенностью он покончил, — ваша, я бы сказал неотразимая привлекательность, ваше очарование, и так далее, и тому подобное, и все это вместе взятое сразило на повал даже вице-губернатора, этого старого дряблого ханжу.
— И только-то? — Жекки вдруг и вправду почувствовала легкое разочарование от его слов, вопреки тому, что с какого-то момента ей стало по большому счету безразлично все произошедшее на балу, все, за исключением несостоявшей встречи с Аболешевым.
— Разве вам мало? — спросил Грег, взметнув на нее острый взгляд.
Жекки даже удивилась тому, что он спрашивает. Ну, конечно, само собой, ей неимоверно, непередаваемо мало того нескромного любопытства, которое она вызывала на бале. Мало потому, что, в сущности, это нелепое торжество оказалось ей вовсе не нужным. Она с самого начала понимала, что своим успехом целиком обязана Грегу, что среди всех, кто видел ее, он один по-настоящему не был слеп, не говоря о том, что только он один был по-настоящему смел. Но ее это не удивляло, потому что она знала Серого, и ей не хотелось благодарить его.
Возможную признательность охлаждали неостывшие воспоминания о последней встрече с волком. К тому же, Жекки сильно смущало странное спокойствие, с которым Грег рассказывал о своих недавних житейских намерениях. А как же полнолуние? И как быть с их последней встречей в лесу? Может быть, он нарочно избегает напоминать о своей жестокости? Или, став человеком, действительно напрочь забыл обо всем, что с ним происходило в волчьем обличье? Может быть, наконец, он ждал случая заговорить с ней об этом, а пока всего лишь по своему обыкновению предавался мелкому подтруниванию? И хотя узнать истину не помешало бы, Жекки была слишком обескровлена тем настоящим разочарованием, которое терзало ее, чтобы пытаться сейчас разбираться в странностях Грега.
Долгое время она не догадывалась, что вся ее кипучая радость, продолжавшаяся от вскрытия посылки до входа в бальную залу, на самом деле связывалась не столько с балом, сколько с ожиданием Аболешева. И как только эта радость, — пусть и вызванная самообманом, взлелеянная самовнушением, но от того не менее подлинная, — была уничтожена, вместе с ней исчезло все очарование торжества, все надежды на возвращение душевного покоя и, в конечном счете — все потаенные надежды на прежнюю жизнь. Появление Грега-Серого утешало, успокаивало, но уже не могло заменить исчезнувшей радости, потому что и сам Серый был уже не тот милый сокровенный друг, каким она его знала с детства. И возможно, именно поэтому Жекки так нуждалась теперь именно в Аболешеве, так требовательно искала среди множества лиц его потускневшие аквамариновые глаза, так стремилась именно сейчас вернуть его утраченную близость. Без него, как оказалось, радости для нее не существовало уже ни в чем и ни с кем.
— Мало, — словно бы повторила Жекки вслед за Грегом, прервав продолжительную задумчивость.
— Я должен был догадаться. — В глазах Грега вспыхнул и быстро погас тяжелый, знакомый блеск, по губам пробежала холодная усмешка, коротко вздернув тонкую щетину усов. — Правда, от завышенных ожиданий всегда мало толка. И вы, дорогая моя, теперь всего-навсего пожинаете их плоды.
Жекки нечего было возразить. «А может, он обманывал меня, когда говорил, что собирался уехать, что забыл о своем заказе и прочее, а на самом деле все время помнил и хотел только одного — нежданным подарком загладить вину, не забывая о ней ни на минуту? Да еще наверняка и ждал немалой награды за эту участливость».
Жекки зябко повела плечами, невольно улыбнувшись. Эта догадка показалась ей самой обоснованной и почему-то самой приятной. «И ведь, дурашка такой, ни за что не сознается, потому что… как говорил про него Матвеич, „горд как шотландец“. Ну что же, будь по-вашему, мистер гордец. Пусть моя холодность послужит вам добрым уроком».
— Не удивляйтесь мне, Грег, — добавила она, чувствуя, как непроизвольно смягчается ее голос и влажная поволока окутывает дымкой глаза, — я ужасно проголодалась, и естественно не могу думать ни о чем на свете кроме еды. Поэтому мне всего мало. Полагаю, вы лучше меня знакомы с чувством голода, если только ваша лесная жизнь остается у вас в памяти.
— Дорогая Жекки, — сказал он, небрежно распахнув перед ней дверцу автомобиля, — к сожалению, в моей памяти остается чересчур много лишнего.
Он усадил ее почему-то на заднем сиденье, отошел к капоту машины, снимая на ходу фрак. Жекки уставилась во все глаза. Грег методично переодевался. Поверх сияющей белоснежной рубашки и отливающего перламутром жилета он надел жесткую кожаную куртку, на голову натянул кожаный круглый шлем, на руки приладил толстые перчатки с крагами. И уже сев за руль, и обернувшись все с той же обидной небрежностью, бросил ей на колени свернутый толстый плед.
— Вот, укройтесь получше. Мы поедем ужинать в такое место, куда уже много лет не ступала нога ни одной женщины.
— Лишь бы нас не оставили там голодными, — заметила она, чуть-чуть насторожившись по поводу его полной шоферской экипировки.
— Ручаюсь, что не оставят, — успокоил ее Грег.
Жекки с наслаждением закутала себя пледом и расслабленно откинулась на кожаную спинку. Грэф и штифт зарычал, вспыхнул фарами и размашисто тронулся с места. Вот мимо замелькали подсвеченные фонарями фасады каменных домов, витрина трактира «Лондон», ряд присуттсвенных мест. Вот вытянулась и скрылась косая тень от пожарной каланчи, вот потянулись по сторонам маленькие деревянные домики окраин. Когда машина, издавая равномерный рокот, уже переехала скрипучий мост через загородный ручей, Жекки сквозь полудрему подумала: «Должно быть, мы едем в слободу, в какой-нибудь тамошний рестораан. Он их знает все наперечет». И почему-то совершенно успокоившись, снова с наслаждением почувствовала накопленное под пледом уютное тепло, холод проносящейся мимо ночи, вихрем обжигавший ей лицо, и липкую паутину дремы перед глазами, которая все темнела, темнела, постепенно смешиваясь с окрестным мраком и наконец совсем исчезла, как и все ненужные, досужие домыслы, нелепые обиды, бессмысленные слова.