— Мы не нашли их лагеря.
Это был удар! Все наши планы рушились. Акавои снова стали неуловимы.
— Вы хорошо обыскали озеро за мысом?
— Еще как! Чуть ли не каждый клочок берега. Поэтому и задержались.
— И никаких следов? Ничего?
— Ничего.
— Значит, они все-таки разбили лагерь выше по течению, чем мы предполагали.
— Наверно.
Подошли Манаури, Мабукули и Уаки. Я коротко изложил им суть дела, добавив:
— Из всего этого один вывод: мы снова переходим к обороне и удваиваем нашу осторожность и внимание. Меня тревожит, что нынешней ночью будет происходить на реке? Куда поплывут восемь акавоев? Установим тщательное наблюдение за рекой.
Выставив дополнительные посты вокруг Кумаки, я выбрал наконец свободную минуту и мог теперь мысленно вернуться к тому, о чем говорил мне Джеймс Пауэлл. Разве это не заманчивые перспективы, позволяющие питать большие надежды? Неприязнь к испанцам и жестокому их обращению с индейцами вошла мне в плоть и в кровь до такой степени, что изгнание их из этой страны представлялось более чем желательным. А кроме того, установление господства здесь Англии разве не привело бы к миру на берегах этой реки и не устранило бы навсегда сложностей, подобных тем, что свалились сейчас на нас со стороны акавоев? И разве в то же время не открылся бы передо мной путь к личной карьере?
Все это сулило бесспорные выгоды, но отчего все же не вызывало во мне того энтузиазма, какого, рассуждая здраво, вполне заслуживало? Быть может, нависшая над нами угроза со стороны акавоев притупила мое воображение, затмила перспективу отдаленного будущего?
«Англия навела бы здесь порядок, — мысленно повторял я, но тут же у меня невольно возник вопрос: — Порядок, но какой?» Что сулил этот английский порядок индейцам, я слишком хорошо знал по личному опыту в наших североамериканских колониях. Прежде, когда я оценивал это исключительно с позиций белого пионера, истребление индейцев представлялось мне делом естественным и даже неизбежным, но теперь все обстояло иначе.
Теперь, когда провидению угодно было бросить меня на сторону индейцев, на многие деяния белых людей я смотрел глазами индейцев.
Солнце касалось уже верхушек деревьев, я отдавал последние распоряжения на ночь, а из головы у меня все не выходила далекая Вирджиния. Перед мысленным моим взором словно живые вставали воспоминания о не столь отдаленных днях зарождения этой колонии, днях, необыкновенно трудных для англичан. Поначалу туда прибывали горе-пионеры, обитатели лондонских трущоб, социальные отбросы. Погаттан и его индейцы приняли их гостеприимно и в течение многих лет не раз спасали от голодной смерти щедрыми дарами. Пришельцы, пока чувствовали свою слабость, были кротки, по, когда их появилось больше, они оперились, открыли забрало, возгордились и обнаглели. На своих недавних благодетелей они смотрели теперь как на диких зверей, которых следует уничтожать. Не прошло и сорока лет со времени прибытия первых англичан, а колонисты истребляли уже остатки некогда великого и славного народа погаттан.
Можно сказать, это неизбежный ход истории, и перед лицом твердости, энергии и деловитости англичан туземцы были обречены на такую судьбу. А должен ли я, зная об этом, способствовать проникновению на Ориноко столь опасных людей, исполненных твердости, энергии и деловитости?
Конечно, Гвиана и устье Ориноко — это не Вирджиния и не Массачусетс. Здесь англичане уже появлялись в прошлом и будут появляться в будущем, преимущественно в качестве купцов, основывающих фактории, но затем неизбежно наступит черед плантаций, для плантаций потребуются руки рабов. Черпать их станут из порабощенных индейских племен, как это уже делают сейчас голландцы, а если племена попытаются защищаться, на многих примерах известно, что их ждет. Нет, приглашать сюда столь опасных людей было бы неблагоразумно, их захватническим устремлениям надлежало противостоять упорно и как можно дольше.
Солнце заходило, и на земле сгущался мрак, когда в сознании моем стали проясняться важные вещи. Созрела мысль: в силу своей слабости здесь, на Ориноко, самыми подходящими союзниками являются испанцы, слабость их позиции в этих краях обеспечивает местным племенам относительную независимость и свободу. Впустить сюда других европейских властителей, и особенно моих земляков, — значит, лишь осложнить жизнь туземцев.
Прежде чем вернуться к беседе с Пауэллом, надо было выслать дозоры на реку. Мы выделили для этого четыре небольшие яботы и по два самых зорких воина на каждую, а лодки искусно замаскировали ветвями. Одну яботу предполагалось оставить в проливе между озером и рекой, остальные разместить на реке, но где? Посоветовавшись с вождями, в конце концов решили, что тремя четвертыми мили выше пролива лодки станут на якорях из камней, перегородив на определенном расстоянии друг от друга всю ширину реки так, чтобы никто не мог проплыть мимо незамеченным. Согласовав затем еще способ передачи донесений, я мог наконец поужинать, а затем пригласить на беседу капитана Пауэлла.
В сдержанных, но ясных выражениях я изложил ему у костра свою точку зрения, не скрывая причин, в силу которых не мог поддержать планов англичан. Он слушал меня внимательно и вежливо, но под конец моих рассуждений глаза у него сузились и небольшая вертикальная складка прорезала лоб. Он задумался, не торопясь куря сигару и выпуская клубы дыма, чтобы отогнать комаров. Потом проговорил:
— Положение индейцев на Ориноко нельзя сравнить с тем, что происходило на севере, впрочем, ты, ваша милость, и сам это подметил. Ты правильно определяешь торговый характер интересов нашей колонии в Гвиане. И заметь — мы, англичане, никогда не считали индейцев рабочим материалом для плантаций. Если мы и будем закладывать здесь когда-то плантации, то доставим сюда негров, не трогая индейцев, или, самое большее, потеснив их несколько в глубь джунглей. Но ты ошибаешься относительно испанцев и недооцениваешь опасность с их стороны. Да, сегодня у них здесь слабые позиции, но значит ли это, что так будет всегда? Спустя немного лет положение может в корне измениться. А деспотическую их жестокость по отношению к индейцам ты, видимо, сам знаешь лучше меня. В нашей истории случалось, что в высших государственных интересах нам приходилось бороться с индейскими племенами, — хотя, повторяю, здесь, на юге, это не входит в наши расчеты, — но, борясь, мы никогда не допускали зверств и жестокости.
Он провозглашал все это довольно напыщенным, тоном, и хотя в рамках вежливости, но с оттенком превосходства и убежденности в правоте своего мнения, не допуская, чтобы кто-то мыслил иначе. Кровь ударила мне в голову, но я сжал зубы и сдержался. Лишь минуту спустя я ответил ему: