место за письменным столом и предложил Хатисову сесть. Хатисов попросил разрешения говорить откровенно. Великий князь разрешил. Хатисов доложил подробно о принятом в Москве решении представителей общественности: для спасения страны устранить императора Николая Александровича от престола и предложить корону великому князю Николаю Николаевичу.
— Признаюсь, — говорил мне Хатисов, — я очень сначала волновался и с большой тревогой следил за рукой великого князя, который барабанил пальцами по столу около кнопки электрического звонка. А вдруг нажмет, позвонит, прикажет арестовать… Но нет, не нажимает… Это подбодрило.
Хатисов доложил, что императрицу Александру Федоровну решено или заключить в монастырь, или выслать за границу. Предполагалось, что государь даст отречение и за себя, и за наследника. Хатисов просил великого князя ответить, как он относится к этому проекту и можно ли рассчитывать на его содействие, так как он должен сообщить ответ князю Львову. Великий князь выслушал доклад и предложение спокойно. Он не высказал ни удивления и вообще никакого протеста против проекта низвержения царствующего императора. Великий князь находил, что престиж государя весьма подорван, но великий князь сомневался в том, примет ли сочувственно МУЖИК низвержение царствующего императора, поймет ли МУЖИК смену царя? Это было первое замечание великого князя. Второй же вопрос, возникший у великого князя, был следующий: как отнесется АРМИЯ к низвержению государя? Желая разобраться в этих двух вопросах и желая, как он выразился, «и подумать, и посоветоваться с близкими людьми», великий князь просил Хатисова приехать за ответом через два дня.
3 января Хатисов вновь явился во дворец. На этот раз великий князь принял его в присутствии генерала Янушкевича. Великий князь заявил Хатисову, что подумав, он решил отказаться от участия в предложенном ему деле. И вот по каким мотивам. По его мнению, народ, то есть МУЖИК и СОЛДАТ, не поймут насильственного переворота, и он не найдет сочувствия и поддержки в АРМИИ. Великий князь попросил высказаться генерала Янушкевича, и генерал кратко ответил, что и по его мнению солдаты не поймут насильственного переворота. Генерал смотрел в свою записную книжку и говорил, что армия включает не то десять, не то пятнадцать миллионов. Он делал какие-то подсчеты. На прощание великий князь пожал Хатисову руку, дружески с ним распрощался и Янушкевич. Хатисов послал князю Львову условную телеграмму об отрицательном ответе такого содержания: «Госпиталь открыт быть не может». Заговорщический центр с князем Львовым окончательно остановился теперь на замещении престола наследником Алексеем Николаевичем при регенте Михаиле Александровиче.
Об этом тифлисском эпизоде ни министр внутренних дел Протопопов, ни дворцовый комендант тогда не знали. Но А. И. Ха-тисов заверял меня, что будто бы перед самой революцией о нем был осведомлен государь. Я не нашел подтверждения этому. Сам великий князь никакого предупреждения его величеству не сделал.
Элемент измены монарху, да еще Верховному главнокомандующему во время войны, в поведении великого князя был налицо уже в тот момент. Эта измена, как увидим ниже, претворится в реальное действие ровно через два месяца; она подтолкнет на измену еще некоторых главнокомандующих армиями и сыграет главную роль в решении императора Николая II отречься от престола.
Петербург кипел тогда всякими сенсационными слухами. Была предреволюционная горячка. Кое-что из конспиративных заговорщичьих кружков хотя и в искаженном виде, но проникало в гостиные и кулуары Государственной думы. Из Москвы шли самые сенсационные слухи. Чуть не открыто говорили, что государя принудят отречься. Имя будущего регента, великого князя Михаила Александровича произносилось громко. Шел слух, что великая княгиня Мария Павловна приняла у себя его морганатическую супругу, как жену будущего регента… Все ждали какой-то развязки.
Тревожные слухи проникали и в Царскосельский дворец. Там атмосфера была тяжелая. «Точно покойник в доме», — выразился один часто бывавший там человек. Царица почти все время лежала. Ее величество казалась измученной и физически, и нравственно. Дети, слыша многое по секрету от окружающих, тревожно посматривали на родителей. Среди ближайших придворных царила тревога, доходившая у некоторых дам до предчувствия катастрофы. Скептически грустно был настроен престарелый граф Фредерикс. Не раз заговаривал он о тщетности жизни и о том, что хорошо бы было покончить ее сразу, приняв верную дозу яда. По-стариковски, по-родительски любя, предупреждал он государя, и, как всегда, его ласково благодарили, и только. Верный слуга адмирал Нилов уже давно потерял веру во все. В своем домашнем кругу он бранился, а с друзьями не переставал повторять: «Будет революция, нас всех повесят, а на каком фонаре висеть — все равно». Он тоже ведь предупреждал государя о заговоре, но его уже давно перестали слушать. На женской половине против него велась сильная интрига. А. А. Вырубова и Н. П. Саблин были очень против него. Только личное заступничество государя спасало его.
Только не вмешивавшийся ни во что, что не касалось его части, обер-гофмаршал граф Бенкендорф казался невозмутимо спокойным. Да дворцовый комендант Воейков позировал самоуверенностью и всезнанием. О конкретных заговорах он ничего не знал. Он настолько верил заверениям Протопопова, что все благополучно, а если что и случится, то будет предупреждено и пресечено своевременно, что даже уехал в январе на неделю в свое имение в Пензенскую губернию. А между тем настроение было нехорошее даже и в Собственном полку.
В те дни живший в Царском Селе Н. Ф. Бурдуков[138] был однажды в гостях у богатого коммерсанта. Были там и офицеры Собственного полка. Улучив минуту, хозяин дома отвел Бурдукова в свой кабинет и с тревогой предупредил его. Видимо, положение очень плохо. Сидящие у него офицеры так резко порицали императрицу. Они говорили, что царица виновница всего происходящего и что ее необходимо устранить. Хозяин дома, большой патриот, был и поражен, и смущен.
Н. Ф. Бурдуков на другой же день отправился к помощнику дворцового коменданта генералу Гротену и передал ему об этом случае. Генерал посоветовал ему поговорить лично с генералом Воейковым.
Дворцовая сутолока последних лет так уронила престиж царской власти, что в те дни можно было слышать среди придворных служащих: «Ну что же, не будет Николая II, будет другой».
При всех на редкость хороших душевных качествах государь Николай Александрович редко кого привязывал к себе безраздельно, как монарх, что и сказалось при перевороте.
Из ближайшего окружения этими беспредельно преданными государю людьми были: граф Фредерикс, граф Бенкендорф, адмирал Нилов, князь Долгорукий, генерал Воейков, лейб-медик Боткин. Других, из близкого окружения государя, я не помню…
Существовало довольно распространенное мнение, что государь не знал, что делается кругом. Это совершенно ошибочно. Всякими путями, официальными и неофициальными, государь знал все, за исключением, конечно, тайной (конспиративной) революционной работы.
В январе месяце, не считая военных докладов, государь принял