— Что вы, что вы, господин рыжий пиджак, никому не холодно. Это она обмолвилась. Это вам послышалось. Всем, наоборот, очень тепло.
— Даже жарко.
— Как в июле.
— Фу, я едва дышу.
— Я обмахиваюсь веером, видите?
— Даже дождя нет. Все дни лил, а сегодня нет. Господь бог пошел навстречу желающим повеселиться.
— Господь бог ни при чем. Это Гун позаботился.
— Спасибо за разъяснение, господа рыжие пиджаки. Прекрасный вечер!
— Прекрасный праздник!
— Все-таки, скажу вам по секрету, здесь страшно сыро. Я прямо продрогла.
— Ах, отстаньте с вашими секретами! Продрогли и продрогли, ваше частное дело. Это влажность от воды с сиропом.
— Я принесла графинчик набрать воды с сиропом для мужа. Я думаю, это ничего, если я возьму домой графинчик воды с сиропом.
— Что за лай? Что за визг?
— Бродячих собак вылавливают. Развелось их тут, в парке.
— Сюда нельзя. На эту аллею вход воспрещен. Господа, господа, кругом обойдите. Здесь похороны.
— Чьи?
— Висельника нашли, зарывают.
— А почему темно?
— Да, почему нет иллюминации?
— Странно — праздник, а иллюминации нет.
— Замолчите вы. С вами попадешь в беду. То им не так, другое странно…
— Гун приехал!
— Гун приехал!
— Гун. Гун. Гун.
Бум! Бум! Бум! — грянул марш.
Рассыпались искры фейерверка. Они были синие.
Вспыхнули цепочки лампочек. И они были синие.
— Почему синие?
— Почему синие?
— Кто волнуется? Впредь все будет синее. Как в праздники, так и в будни. Иначе налетит Последняя Гибель — и наших нет. И ваших тоже.
— Последняя? Разве есть и такая? Не просто гибель, а еще и последняя?
— А вы не знали? Есть Последняя, после которой уже ничего нет.
— Меня лихорадка колотит от этой влажности!
Бум! Бум! Бум!
Под бумканье Гун влезает на возвышение.
— Жители моего города! — говорит он. — Я собрал вас, чтобы обнародовать чрезвычайное сообщение: что такое я.
Пора внести полную ясность в этот вопрос.
Я знаю, что вы обо мне думаете. Сказать? Вы думаете, я — правитель города, ага? Был один правитель, теперь другой, ага? Управляет себе? Нет, жители, нет, не так просто.
Вот сейчас узнаете, что такое я.
Половинчато в мире, жители. Расплывчато. Ни то, ни се, ни два, ни полтора. То ли луковичка, то ли репка. Дроби с разными знаменателями. А вот я их приведу к общему знаменателю! Они у меня попрыгают! По всей неразберихе пройдусь — и будет разбериха. Как смерч пройду — я, я, я! Смету всех, кто не хочет, чтоб время шло назад!
Эх, хорошо вышвыривать парты из окон! Весело! А дома в порошок — еще веселей. В порошок их! А кровь стечет в моря. Розовая пена будет разбиваться о скалы. Рухнут все троны, двое останется владык: он на небе и я на земле.
Я посмотрю на каждого и каждому укажу его срок. Каждая голова принадлежит мне. И ты — и ты — и ты не осмелишься жить, если я скажу: умри!
Бум! Бум! Бум! Бум!
Туп! Туп! Туп! Туп!
— Правой, правой, ать-два!
Показалось войско. Его было сто тысяч или сто миллионов, не сосчитать. Оно маршировало. Туп, туп. Оно состояло из мальчиков. Маленькие бледные личики под железными касками. Сто тысяч или сто миллионов маленьких подбородков, подхваченных ремешками.
— Вы идете умирать, мальчуганы, — сказал Гун. — Эники-беники!
— Ели вареники! — прогремело сто миллионов.
Туп. Туп. Туп. Туп.
— Стой! — сказал Гун крайнему мальчику. — Отвечай — жаждешь умереть?
— Нет, — ответил крайний мальчик, это был Илль. — Не жажду.
— Я поставлю над тобой железный крест. Ступай.
— Я хочу путешествовать, — сказал Илль.
Но его пихнули в спину, и он побежал на свое место в строю.
— Я готов умереть, — сказал, маршируя, другой. — Сначала я наубиваю будь здоров! — а потом меня укокошат. Не забудь про железный крест.
— Не забуду, — пообещал Гун. — Можешь быть уверен.
— Так что же я такое? — спросил он. — Я — великое воплощение, угадали чего?
Загляни в себя поглубже. Поройся там как следует, не ленись. И давай без дураков. Без подкидных, без обыкновенных, без всяких.
Ты хочешь убить? Хочешь, а не смеешь, — убивай! Кроши в свое удовольствие, как этот славный мальчуган! Хочешь отнять барахло у соседа отнимай, а станет драться — перерви ему глотку! Я позволяю! Улюлю!
Вынь со дна души запретный уголек, тлеющий под золой. Раздуй его в пламя! Пусть сплошной пожар! Пусть останется — он на небе и я на земле!
Я — уголь, тлеющий под золой. Я — твое желание убить, отнять, сжечь. Чувствуешь? Я в тебе! Я с тобой! Эники-беники!
— Е-е-е-е-ели! Варе-е-е-е-еники! — взревели рупоры и за ними люди. Е-е-е-е-е!
— Варе-е-е-е-е-е-е-е-е!.. — кричала в истерике госпожа Цеде.
Бум! Бум! Бум! Бум!
ПРАЗДНИК ДЛИТСЯ
— Танцы! Танцы! — пошли вдалбливать рупоры. — Объявляются танцы! Общее ликование! Полька-бабочка!
Под музыку все кружилось в синем свете.
Кружился стар и млад.
И та, что с веером, и та, у которой лицо в слезах.
И калеки кружились, насколько позволяла им калечность. Ни про кого нельзя было сказать: вот этот отлынивает от ликования.
Женщины в трауре танцевали друг с дружкой.
— Может быть, вторая часть праздника протянется не очень долго.
— Да нет, программа обширная. Еще будут выбирать королеву бала.
— Хоть покрутимся перед Последней Гибелью.
— Будут выбирать королеву бала. У вас при себе губной помады нет?
— Нате, помажьтесь. И я помажусь. Вдруг поможет?
Еще черная пара.
— От мужа письмо. Пишет — как же мне теперь?
— Вам придется возить его в тележке, как я вожу своего. Вожу, и иной раз такое настроение — прямо бросилась бы в пропасть вместе с ним и с тележкой. Надо набрать для него в графинчик воды с сиропом.
— Успеете. С полным графинчиком неудобно танцевать.
— Боюсь, чтоб всю не выпили.
— Возит супруга в тележке — и еще недовольна. А нашим дочерям не за кого выходить замуж.
— Зато кой у кого от женихов отбоя нет.
Белая Роза кружилась с Элемом. Юбки Белой Розы вихрились, как метель.
— Не все могут быть такими красивыми.
— Если б все были такими красивыми, тогда и на самых красивых не хватило бы женихов.
— А смотрите, кто идет.
— Кто это?
— Госпожа Абе. Как изменилась.
— Какая госпожа — нищенка. Нищенка Абе.
— Обратите внимание: она в цветном платье.
— Наверно, денег на траур нет.
— Скажите, вы почему в цветном платье?
— Потому что я жду, я надеюсь.
— Что она сказала?
— Надеется.
— Как интересно — на что?
— А моему мужу разрешили не присутствовать на празднике.
— Сказался умирающим?
— Написал заявление, что ему снизу все представляется в искаженном виде.
— Ну когда же, ну когда, — отплясывая, спрашивал Элем у Белой Розы, вы ответите мне «да»?
— А ну вас, — отвечала она. — Сколько можно приставать?
— К вам — всю жизнь!
— Мне и без замужества живется дай боже. Совсем неплохо быть единственной дочкой министра склок.
— Но быть женой министра авантюр!
— Лучше, скажете?
— Ну попробуйте!
— Не разберусь я в этих ваших мужских делах. Какая, объясните мне, разница между склокой и авантюрой?
— Очень большая. Склока копается в навозе. По причине дурного запаха она угрюмая и избегает свидетелей. Авантюра идет по канату у всех на виду, в туфлях, натертых мелом. Кругом ярусами — до купола — лица: дойдет? сорвется?.. Ах! Эти замирания сердца! Эта молниеносность решений! Бежишь темной ночью с двумя сумасшедшими, не зная куда и что из этого получится. И — о забавы фортуны! — получается нечто!
— Но первым вам опять-таки быть не пришлось, — сказала Белая Роза. И даже вторым. Отец преуспел больше вас. Видимо, в навозе и без свидетелей — приносит лучшие результаты. И что за картину вы нарисовали: по канату, в туфлях, натертых мелом! Вам известны мои идеалы, я останусь им верна в любых обстоятельствах. Покой, уют, каждая вещь на своем месте. Канат — это не для меня. Я хочу быть уверенной в завтрашнем дне.
— А что с сыном этой нищенки Абе? — спросили у госпожи Цеде. — Его звали, помнится, Анс.
— Кого интересуют часовщики! — ответила госпожа Цеде. — Их вывели, как тараканов, и никто о них не заплачет!
— Нет, его, должно быть, не вывели, раз она в цветном.
— Эх, горе не беда! — сказал пьяненький. — Еще можно жить, коли не помрешь. Вот, братцы, как налетит Последняя Гибель…
И все посмотрели на небо.
Черные тучи бежали, болтая своими лохмотьями.
— Чего захотели, — говорил Элем Белой Розе. — Уверенности в завтрашнем дне. Когда его вообще нету. Чтоб каждая вещь на своем месте. Когда все слетело с катушек… Ваши идеалы — дым, мираж. Реальность канат и туфли, натертые ме…