христианина, соблюдая все заповеди и правила нравственной жизни.
Но вести себя по образу невозможно телесно, разве что мыслью, как по мыслену древу «Слова о полку Игореве». Это путешествие совсем в иных мирах, и, в сущности, означает способ, каким должно двигаться не тело, а мысль человека.
Иными словами, поведение – это способ думать, или воплощенная в образы культура. И сутью этого движения является как раз то, что я описывал в главах о мировоззрении – жесткий выбор набора образов, которые ты считаешь допустимыми для себя, поскольку они приведут тебя к той цели, что ты избрал. А значит, такое же жесткое отсекновение образов, которые твое сообщество считает чуждыми.
Поведение, если взглянуть на него с психологической точки зрения, – это неустанная борьба за чистоту мысли относительно цели, избранной твоим сообществом. В сущности, попытка достичь цельности и всецело вложиться в достижение только одной цели, оказывающейся на поверку смыслом твоей жизни на этой Земле…
Часть вторая
Предмет ки-психологии. Сознание и образы
В этой книге я позволю себе не писать подробно о сознании, хотя это и важнейшая часть предмета психологии. Но, во-первых, сознанию должна быть посвящена особая дисциплина – Психология сознания. Во-вторых, я проделал достаточно большое исследование понятие «сознание» в первом томе исследования, посвященного очищению[1]. Мне кажется, я сумел в нем осветить все основные представления как научного сообщества, так и народа о том, что такое сознание. Поэтому в этом разделе я могу позволить себе ограничиться лишь выводами из той книги, позволяющими обосновать главное – работу самих образов сознания, творящих наши культуру и историю.
Что же касается образов, то ими я намерен заняться гораздо глубже, хотя в рамках данной книги я все равно не смогу сделать этого со всей возможной полнотой. Какие-то составляющие этого понятия, как и исследование самого явления, именуемого образом, мне придется оставить для других работ. К примеру, изрядная часть исследований, посвященных устройству и работе разума, будет строиться на созерцании природы образов.
Что же должно войти в эту часть книги, если исходить из задач, скрытых в самом названии ее предмета – культурно-историческая психология?
Безусловно, в рамках этой работы, я должен говорить об образах как о некоем пути, которым можно подойти к прямому созерцанию души. Но то же самое, что мы видим путем, по сути, является и препятствием, ибо и путь и препятствие необходимо преодолевать, как то, что отделяет тебя от цели.
При таком подходе, образы потребуют как самого общего описания и определения, так и описания того, как они укладываются в те слои нашего сознания, что отделяют нас от собственной души и мешают ее видеть. И одновременно позволяют ей проявляться, но уже опосредованно, как бы окрашенной в эти самые образы. Простые и чистые проявления души, проходя сквозь слои образов, как бы обретают «прочтение», то есть некий вид, в котором мы каким-то образом все равно узнаем присутствие души, но при этом подозреваем себя в ошибке и стремимся говорить не о душе, а о самих образах, ее являющих.
Обретение вида и есть обретение образа. В сущности, это одно и то же. Именно эта способность нашего сознания придавать душевным движениям некое прочтение или вид, и создает то, что Константин Дмитриевич Кавелин назвал психической средой. Вот ей и будет посвящен этот раздел.
Глава 1
Сознание в общем
Слово «сознание» кажется нам привычным и естественным, однако языковеды не считают его русским. Как и множество других слов, сделанных из русских частей, но по образцу иностранных – вроде благо-родный по образцу греческого ев-гений, – языковеды определяют слово «сознание» новоделом.
В силу этого, для них в нем нет никакой загадки. Фасмер в своем «Этимологическом словаре» пишет кратко, будто ставя штамп на приговоре: «сознание – калька латинского conscientia». Русские этимологические словари Черныха и Преображенского после такого приговора просто не поминают это слово – все же ясно…
Кстати, точно так же считаются кальками латинской conscientia и английское consciousness и немецкое bewustsein.
В латыни слово conscientia имело, если верить латинско-русскому словарю три основных значения сведение, знание; совесть; и собственно сознание. Однако понять из словаря, что значит «сознание» невозможно.
Лично у меня есть сомнения, что дело действительно так однозначно. Наше языковедение очень сильно болело когда-то теорией заимствований и страстно хотело выглядеть научным. Для этого языковеду достаточно было найти хотя бы сомнительный иностранный источник для любого русского слова, и уже можно было защищать диссертацию. Меня до сих пор смущает то, как наши языковеды уверенно выводят русскую поганку из латинского паганус, что значит «неверный».
Внешне все хорошо – звучит очень сходно, даже осмысленно, вот только как объяснить такое повсеместное распространение этого латинизма в необразованной крестьянской среде? А еще хуже – полное отсутствие для таких грибов собственного русского слова. Вот жили-жили люди, тысячелетиями собирая грибы, и не имели слова для того, чтобы обучить детей, какие грибы не брать?
Мне кажется, что слово «поганка», как и многие другие якобы заимствованные из индоевропейских языков слова, в действительности просто сохранились в русском языке с той поры, когда мы жили вместе. Кстати, как и слово мастер, которое кажется очень английским или немецким, а в действительности отмечается в словарях древнерусского языка с одиннадцатого-двенадцатого веков.
Вот и слово «сознание», как показывает в своем «Словаре древнерусского языка» Срезневский, находится уже в рукописях четырнадцатого-пятнадцатого веков. Допускаю, что более ранние свидетельства просто не искались языковедами.
Правда, как и со многими другими словами, значения этого слова в ту пору отличаются от современных.
Основное использование отмечается в виде слов «сознавати, сознаваю», что, в первую очередь, означает признание, но не признание в вине, а как бы узнавание: «Сознаваю сим моим листом». В этом сознавании есть уже оттенок того, что сейчас обозначили бы словом «осознавание».
Сознатися используется и для обозначения «сговориться», «познакомиться», «сойтись» – как бы познать друг друга, обрететя некое совместное знание.
Не надо забывать, что рукописи той поры были либо придворными, либо религиозного содержания, и бытовая речь, то есть собственно русский народный язык, попадал в них, просеиваемый сквозь сито христианской образованности. Иначе говоря, это не русский народ стремился заимствовать слова из латыни или греческого, а образованные книжники, выказывая презрение к простолюдину и всему русскому, старались приукрасить речь князей и церковников, подыскивая привычным русским словам «красивое» иностранное звучание…
Почему-то наши языковеды очень редко исследуют это явление намеренного искажения русского языка в рукописных источниках,