Читать интересную книгу Записки палеонтолога. По следам предков - Николай Верещагин

Древние племена уже давно оценили благодатные свойства этих долин. В век бронзы в них селились кобанцы, хоронившие с покойниками известные теперь всему миру изящные бронзовые и золотые изделия, изображавшие обычно кавказских козлов, оленей, лосей. Побывали здесь и скифо-сарматы, оставившие в первом тысячелетии до нашей эры кромлехи и менгиры вместо курганов предгорных равнин. В средние века нашей эры аланы построили здесь множество укрепленных замков, храмов и боевых башен, отстаивая свою свободу и независимость от подавляющих численностью кочевых степняков. Считают, что их потомки — осетины — были оттеснены в горные ущелья левых притоков Терека лишь самыми поздними пришельцами — тюркскими племенами — в первой половине последнего тысячелетия.

Большинство ущелий меридианного — поперечного — направления было раньше непроходимо в участке Скалистого хребта. Эта гряда, поднимаясь десятки тысячелетий, постепенно распиливалась текущими на север речками, образовавшими узкие теснины с вертикальными стенками. Поэтому население внутренних долин к востоку от Эльбруса сообщалось с низменными равнинами лишь вьючными тропами, шедшими через перевалы Скалистого хребта. Перевалы было удобно охранять, защищая жизнь, жалкий скарб и основное богатство — скот. Но кочевников, опаленных зноем равнин, также манили прохлада и зелень высокогорных лугов, белизна ледников и голубая прозрачность горных ручьев. В диких теснинах и на перевалах разыгрывались беспощадные битвы, в которых на помощь горцам приходили лишь природа да знание потайных тропинок в лабиринте скал.

Только под вечер, миновав шахтерский поселок Мизур, мы добрались по ущелью речки Цей в туристский и курортный городок. Здесь в сосново-березовой роще, зажатой меж скал, нам удалось отлично устроиться на ночь в голубом домике турбазы.

Ранним утром следующего дня, обдуваемые струями свежего горного воздуха, мы поднимались пешком меж гигантских замшелых скал и валунов по ущелью Цея. Здесь было прохладно и тенисто, но высоко на склонах да и на самых вершинах елей и сосен уже играли солнечные блики. Кусты желтой азалии обдавали холодной росой. Через полчаса нашим восхищенным взорам открылась полого наклоненная к югу поляна. Темные гранитные скалы, увенчанные соснами, окаймляли ее с юго-запада. Под ними, окруженный невысокой каменной оградой, стоял темный бревенчатый сарай с двускатной крышей, украшенной резными выступами. Мы сразу же узнали величайшую святыню Северной Осетии — капище Реком.

Весь облик поляны с видом на Цейский ледник и черные скалы перевалов как бы говорил о ее пригодности для древних таинственных обрядов. Археологи обнаружили здесь следы пребывания кобанцев, их бронзовые изделия, характерную керамику.

С капищами тесно связан ритуал пиршества и миф о жертвенном животном. Зарождение мифа теряется в глубине тысячелетий, но известно, что он бытовал у разных племен и народов, как на далеком севере, так и на юге. Сущность его несложна. Уже в античные времена в начале сенокоса, жатвы или осеннего охотничьего промысла жителями устраивался торжественный праздник. На его открытие к священным скалам, роще или к пещере якобы прибегал дикий бык, благородный олень. В Карелии и у ненцев на Печоре к часовне прибегал северный олень или прилетал лебедь. На берегу Черного моря у абхазов из пещеры Оггин выходил белый бык. Старейшины закалывали животное и съедали его во время пиршества. Но когда настали худшие времена и дикие животные перестали являться вовремя для добровольного заклания, их быстро научились заменять для той же цели домашними. Год за годом росли кучи черепов съеденных копытных.

Перебравшись через ветхую каменную ограду, мы с грустью убедились, что коллекция рогов и черепов Рекома сильно пострадала от расхищения: ни одного из черепов оленей рогалей, которые мы видели на старых фотографиях Рекома, не висело уже на стенах под цоколем крыши. Только завалинки были обложены старыми отбеленными черепами кавказских козлов, их отпавшими и расслоившимися под дождем и солнцем роговыми чехлами. Местами виднелись разрозненные обломки рогов оленей. На полочке под слуховым окном лежало штук пять довольно свежих вареных черепов кавказских козлов. Стены сарая, сделанные, по описаниям, из бревен истребленного ныне тисса, сохранились великолепно, хотя и насчитывали уже более 400 лет. Нам эти бревна напомнили, впрочем, просто засмоленную сосну.

Мы разделили сферы влияния по завалинкам и начали подсчет и изучение древних трофеев. Через несколько часов удалось установить, что на завалинках находятся остатки 298 особей восточнокавказских козлов — туров, 72 домашних баранов, 39 коров и быков, 17 оленей и 6 домашних коз. Отыскать черепа зубров не удалось, а о них писал еще зоолог К. А. Сатунин в начале века. Возможно, они сгорели в сарае, стоявшем когда-то в стороне, или были похищены.

Наибольшее число рогов и черепов приходилось на 8—13-летних козлов. Более молодых бог Авсати, очевидно, не любил. Только одна пара рогов имела 16 зарубок — зимних угнетений роста — и принадлежала, следовательно, 17-ти летнему козлу.

К концу дня нам удалось выбраться на отдых выше по ущелью. Сосновый лесок с черничником на гранитных россыпях живо напомнил нам моренные ландшафты Карелии. Даже цветущий рододендрон с жесткими полусвернутыми листьями как бы замещал здесь багульник наших северных моховых болот. Ухо невольно пыталось уловить мелодичный посвист рябчика и тяжелый взлет глухаря.

Постепенно мы забрались в березовую рощу на боковой морене Цейского ледника. Мы карабкались и спускались по замшелым гранитным глыбам величиной в маленький дом, продирались сквозь заросли малинника, красной смородины и перистых папоротников и постепенно убеждались, что находимся в царстве снеговых полевок. Под сухими навесами скал зверьки усердно сушили на зиму облиственные веточки лазоревой жимолости, малины, березы, папортника. Присмотревшись, мы заметили обкусанные на высоте полутора метров побеги кустарников, даже кончики плакучих ветвей берез были подстрижены. Было трудно поверить, что неуклюжие, коротконогие полевки способны влезать на гладкие стволы берез и даже спускаться по их ветвям подобно соням или белкам.

После расстановки ловушек-давилок можно было заняться черникой и двинуться к леднику. Мы уже завидовали альпинистам, черные цепочки которых пересекали ледовый склон учебными курсами под самой кромкой тумана.

Язык ледника, вложенный в изъеденное потоком русло ущелья, был грязен и лишь местами сверкал на солнце просветами чистого фирна. Из голубого грота на его конце бешено била и растекалась по камням мощная коричневая струя. От верхней опушки леса пришлось преодолеть две высокие гряды валунов, упиравшихся по краям в зализанные до блеска скалы ущелий — бараньи лбы. Взобраться на ледниковое поле не составило труда. По нему, журча и извиваясь, текла ледяная речушка. Она врезалась в лед уже на полметра. Выше — под границей плотного тумана — начинался ледовый перепад. Ледник, очевидно, перескакивал здесь через какой-то порог, потому что фантастически изрытая и разломанная поверхность его как-то дыбилась местами, а в других зияла трещинами. Вскоре мелкий моросящий дождь заставил нас спуститься вниз.

На следующее утро, забрав ночной улов снеговых полевок, мы вернулись обратно в Мизур. Отсюда, наняв двух лошадей для перевозки багажа и пройдя по узкому ущелью на запад мимо свинцовых рудников Садона, мы поднялись к перевалу Ход. Запомнились какие-то низкие каменные гробницы-ульи, стоявшие местами по днищу ущелья, туман, скользкая, круто идущая вверх тропинка, копны и валки свежескошенного разнотравья с обилием темно-фиолетовых генциан.

Семенов вначале бодро взбирался по круче, но, непривычный к горам, вскоре выдохся и начал ворчать, так как наш проводник преспокойно ехал верхом на менее загруженной лошади. Дигорец явно не понимал наших ощущений. Кончилось тем, что в ответ на усилившиеся выражения недовольства проводник, не желая слезать, предложил Олегу ухватиться за лошадиный хвост, и тот, быстро освоив этот еще неведомый ему способ передвижения, был торжественно вытащен на перевал.

Крутой скользкий спуск в ущелье Донисер-Дона был не слаще, и, достигнув пологости, мы решили заночевать у стен какой-то полуразвалившейся крепостцы. В стороне темнел низкий, истерзанный скотом и вырубкой лесок, но топливо для приготовления ужина нашлось и поблизости.

Пасмурным утром следующего дня развалины крепости выглядели столь же неуютно, как и накануне. Через проломы в стенах можно было проникнуть в заросший крапивой дворик и в остатки боевой башни. В темных расщелинах циклопической кладки на разных уровнях виднелись какие-то пучки высушенной травы — побегов манжетки, клевера, погремка, журавельника. Их можно было набрать здесь целую охапку. Одна из наших лошадей, наевшись сочной травы, со скуки выискивала в стене торчащие стебельки и, вытащив губами сухой пучок, бросала его. Это были запасы полевок. Мне сразу же вспомнился древнегрузинский миф о сожительстве джикви и шуртхи — кавказского козла с горной индейкой, изложенный в «Географии Грузии» царевича Вахушти. Басню эту создали сами же горные охотники. Горцы часто встречали козлов и индеек в одних и тех же местах — в скалистых обрывах перевалов и амфитеатров ущелий. Они не раз испытали горечь неудач, когда, взбудораженные звонким свистом зорких невидимых птиц, козлы уходили в недоступные места. Зимой в тех же россыпях скал они видели вытащенные козлами из-под камней остатки насушенного кем-то зеленого сена. Кто же мог сделать это, как не те же беззаветно преданные козлам индейки, довольствующиеся сами лишь пометом своих друзей?! Связав птиц и рогатых зверей человечьей дружбой, охотники проглядели третьего члена биоценоза: маленьких пушистых труженников — ограбленных снеговых полевок. Эти зверьки прочно освоили развалины. Пучки травы торчали повсеместно из стен, всюду, где не просачивалась вода, но гулял сухой горный воздух.