Читать интересную книгу Возвращаясь к самому себе - Михаил Ульянов

Помните, в картине "Октябрь" на фоне рвущегося на ветру знамени выстроен стремительный и по-эйзенштейновски пластически мощный кадр: человек, словно сошедший с фресок Микелан-джело, что-то такое убежденно говорит. Таково было первое появление актера в роли Ленина. Что ж, для того времени это было чудом, сотворенным искусством: перед зрителями представал живой Ленин! Зрители и приветствовали его как живого и любимого вождя, они жили в тот момент прек-расными эмоциями. И уровень драматургии, качество текста были для них совсем неважны, по крайней мере все это отступало на второй план. На сцене - Ленин! Вот что решало. И это было искренне, это была романтика революции, как бы живое ее продолжение.

С того времени и приблизительно до середины 80-х годов складывалась Лениниана в совет-ском искусстве. Великое множество актеров играли Ленина. Великое множество художников создавали его образ: в картинах, скульптуре. Его портреты выкладывали из зерна, вышивали шелком, шерстью. Портреты и фигура Ильича были вытканы, выбиты, вырублены, вычеканены - бесконечное множество интерпретаций. Со временем будут еще изучать, до какой степени можно довести уровень обожествления смертного человека. Да, очень крупного, выдающегося, но все-таки человека! По существу Ленина сделали большевистским богом. Партия коммунистов, унич-тожив христианскую религию, разрушив ее храмы, тут же на ее обломках создала другую, свою. Свято место пусто не бывает: место Бога занял Ленин.

Однажды была у меня замечательная встреча. Я ехал отдыхать в Прибалтику на машине. По дороге остановился на день в Псковско-Печерском монастыре. Разумеется, с разрешения обкомо-вских работников. И вот святой отец водил нас по монастырю и говорил:

- У нас все так же, как и у вас, большевиков: у нас - литургия, у вас торжественное собрание. У нас - заутреня, у вас - партучеба...

Святой отец был из бывших полковников, знал, о чем говорил и про ту и про другую сторо-ны. К тому ж был весьма остроумен. И он абсолютно зеркально складывал, что у нас, а что у них. Очень складной получалась картина замещения одной религии другой. Одни кумиры сбрасы-вались, другие воздвигались. Сбрасывали колокола, чтобы в честь Бога не трезвонили они по Руси и не заглушали многотысячные хоры, славящие Ленина, Сталина и партию большевиков. Затыкали рот служителям церкви, и в то же время пропагандисты партии доказывали и внушали круглосуточно в газетах, устно, по радио, на телевидении, в кружках и на курсах, что лучше нас никто не живет, что мы идем правильным путем, что мы счастливы и т.д. и т.п.

Нет, Лениниану нельзя просто так зачеркнуть, от нее отмахнуться и забыть. Это целый слой в истории нашей культуры. И не просто одно громыхание славословия: здесь было и много талант-ливого, были открытия. Это была пропаганда, но в нее искренне вкладывалась душа, дух, уменье и мастерство крупнейших художников России. Тут не скажешь просто: "Фи-фи!" Ибо люди верили в своего бога. Верили, что он без сучка и задоринки. Верили, что под внешней простотой и доступ-ностью этого человека скрывается, вернее, заключена могучая Богоравная личность, сумевшая изменить судьбу такого колосса, как Россия, заставившая трепетать весь мир человеческий.

Вторым этапом в театральной Лениниане было явление Ленина народу в лице Бориса Василь-евича Щукина, великого актера столетия.

Наш, вахтанговский, и великий российский актер впервые сыграл Ленина в кино к двадцати-летию Октябрьской революции в фильмах "Ленин в Октябре" и "Ленин в 1918 году", а в театре - в спектакле "Человек с ружьем".

Парадокс состоял в том, что Щукин был актером мягких комических красок. До этого он блистательно сыграл Тарталью в "Принцессе Турандот", Синичкина в спектакле "Лев Гурыч Синичкин", еще несколько подобных же ролей. Правда, играл он и большевика Павла Суслова в "Виринее", еще нескольких таких же героев. Но что бы он ни играл, все у него было замешано на комическом человеческом материале. И ленинский образ - не исключение. В его первых двух картинах о Ленине характер вождя он строил, опираясь на опыт "Турандот": через театральность, через зрелище. Он создавал зрелище, как бы сказать, чрезвычайно притягивающее, прельститель-ное.

Вот, скажем, есть в фильме "Ленин в 1918 году" сцена, когда Ленин и Горький пытаются вскипятить на плите молоко и не умеют этого сделать. На первый взгляд глупость, нереальность, - как это так: Горький - выходец из самых низов народных, пешком прошедший пол-России, и гоняемый по ссылкам революционер так и не научились кипятить молоко? Помню, об этом писал еще один из исполнителей роли Владимира Ильича артист Владимир Иванович Честноков в своих воспоминаниях "Как я работал над образом Ленина". Ему приходилось играть такую же сцену - "кипячение молока" в спектакле "Грозовой год": "... до сих пор не могу себе представить линию логического жизненного поведения Ленина в данной ситуации. Есть в этой сцене фальшь и, если уж говорить начистоту, не "оживление", а чистая развлекательность. Какие-то не от мира сего люди собрались около кастрюльки с молоком! Но, положим, мы заставили себя поверить в эту неправду. Тогда возникает другой вопрос: зачем нужна такая сцена, какое содержание несет она в себе, что мы должны в ней играть?

Ответить на эти вопросы невозможно..." А Борис Васильевич Щукин верный сын "Прин-цессы Турандот" - просто от души резвился в этой сценке, очевидно не пытаясь найти в ней некое глубокое соответствие жизненной правде, а дав волю своему комическому гению, и они с Черкасовым, исполнявшим роль Горького, разыграли забавную, смешную и действительно очень обаятельную сцену "около кастрюльки с молоком". Играли смешно, живо, человечно. И, предста-вьте себе, из маленькой и не отвечающей правде жизни сценки как-то сам собой вырисовывался, вырастал характер Ленина. Это все ее загадки творческие - нашей Турандот.

Или еще в том же фильме, когда Ленин - Щукин с перевязанной щекой едет в трамвае. Абсолютная Турандот. Игра, выверенная в тех актерских красках, которые вызывают улыбку, доброе отношение зрителей, влюбленность их. Зритель побежден этим характером.

Или вот: Ленин - Щукин ложится спать в квартире рабочего Василия, подложив под голову книжки. И так это было подано, будто он "всю дорогу", как говорится, всегда спал вот эдак - на книжках. И хотя это не соответствовало истории, но создавало образ живого - не какого-то там Дон Кихота - а очень живого, земного человека, умеющего устроиться с комфортом и на книж-ках под головой.

Надо вспомнить, что год тридцать седьмой - символ самого страшного террора в стране - это еще и отметка самого безудержного апофеоза в воспевании вождей вообще, а Ленина и Стали-на - в особенности. И в такой политически напряженной обстановке: с одной стороны - страх, а с другой любовь к вождям (искренняя ли, внушенная ли или имитируемая - это уж дело десятое), в этой атмосфере представьте себе первое появление Ленина в спектакле "Человек с ружьем": по длинному коридору он шел, засунув руки в карманы или держа в руках газету, шел на зрительный зал своей энергичной напористой походкой, чуть склонив такую знакомую большело-бую голову... Весь зал вставал и, грохоча стульями и аплодисментами, приветствовал его... Это было живое проявление уже вовсю действовавшей религии ленинизма. Это было служение своему богу искренне и истово верующих в него... Новая религия вошла в плоть и кровь людей, и они не просто аплодировали артисту, как самому Ленину, - они поднимались ему навстречу, как было принято уже на партийных съездах: подниматься и торжествовать при появлении живого вождя Сталина.

Кстати, до самого последнего времени мы везде и всюду при появлении наших вождей вска-киваем, как первоклассники, да еще и бурно аплодируем. Если перед истинным Богом люди стано-вились на колени и молились, то мы перед вождями вскакиваем и начинаем в безумной радости аплодировать. Просто вместо молитвы - аплодисменты. Вместо коленопреклонения - стойка чуть ли не "смирно!".

Но вернемся к Щукину... Известный диалог в спектакле "Человек с ружьем":

"Ленин: Соскучились по чаю? Чай вы найдете там. Вы давно с фронта?

- Нет, недавно.

- А что немец? Пойдет он с нами воевать?"

В небольшой сцене Щукин показывал и всю глубину ленинского понимания происходящего и одновременно - внимание и любовь к этому случайно встретившемуся солдату. Все тут было впрессовано в эту сцену. В те годы это производило колоссальное впечатление, просто "вруба-лось" в мозги. Да, религия...

Так вот, щукинское решение образа Ленина - человека обаятельного, в чем-то ироничного, в чем-то очень доступного, кажущегося таким близким, рядом стоящим, - сыграло, на мой взгляд, горькую и страшную роль в дальнейшем развитии Ленинианы сценической. Нет, тут нет вины самого артиста или его обаятельнейшего таланта. Так случилось потому, что найденные им краски для роли Ленина были как бы канонизированы, утверждены идеологами партии на все дальнейшие времена. Какие-либо иные трактовки - отметались. И все дальнейшие исполнители роли Ленина - а в каждом театре появлялись спектакли, ему посвященные, как бы уже не Ленина играли, а Щукина в его роли. Щукинское решение роли стало хрестоматийным, букварным: теми первыми буквами, из которых складывалось слово "Ленин". И, естественно, скоро все это превратилось в свою противоположность. И побежал по сценам Советского Союза суетящийся, картавящий, все время клонящий голову набекрень небольшой человечек. Он как-то странно держал руки, засовы-вая их куда-то в карманы, фертом эдаким все время крутился, каким-то писклявым голосом что-то такое невразумительное или уж очень известное, банальное, произносил. После чего окружающие его на сцене, восхищенно закатывая глаза, восклицали: "Боже, как просто! Как гениально! Как верно! Как единственно возможно!"