Читать интересную книгу Записки майора Томпсона - Пьер Данинос

— Не забывайте о своих ногах, когда входите в дом, dear[57]. Вытирайте их!.. Вы опять прошли здесь своими ногами, Томпсон?

Может быть, есть на свете мужчины, которые умудряются пройти где-то без помощи ног? Лично мне это никогда не удавалось. Ясно одно: наша трагедия началась именно с ног. Обычно для серьезных драм стараются отыскать серьезные причины. Часто эти причины кажутся несерьезными, даже когда они очень серьезны. Постоянно напоминая мне о ногах, Урсула вынудила меня взглянуть на ее собственные. В хорошо сшитом сапоге сойдет любая нога. Но в домашних туфлях ноги Урсулы показались мне гигантскими. На эту деталь — если можно так выразиться — раньше я не обращал внимания, поскольку об Урсуле прежде всего было принято говорить: «Ну и твердая рука у этой женщины!» (К таким похвалам следует относиться критически, они нередко скрывают недостатки.)

* * *

Как описать, не выходя из рамок благопристойности, мою жизнь с Урсулой?

Может, ее следует определить как раз этим словом: благопристойность? Этот атлет в юбке, эта отважная наездница, заядлая охотница превратилась в образец благопристойности.

— Now then… don't be sloppy, dear! Stop that nonsense! (О дорогой! К чему излишняя сентиментальность? Прекратите этот вздор!)

Далеко не все англичанки скроены по образцу Урсулы. И тем не менее понять Урсулу — это в какой-то степени понять Англию. Фрейду, вероятно, следовало бы родиться именно в этой стране: здесь все можно объяснить подавлением инстинктов. В этой стране, которая в бурные времена Генриха VIII или Георга IV являла собой ристалище самых разнузданных оргий и хмельного разгула, в викторианскую эпоху было создано мощнейшее предприятие но подавлению инстинктов, и некоторые его филиалы не прекратили своей кипучей деятельности и по сей день. Колыбелью Урсулы был один из нерушимых бастионов викторианской крепости. В замке Тренторан, где Урсула появилась на свет, ее бабушка, леди Планкет, строго придерживалась принципов методистской церкви: никогда не следует произносить слово «ноги» (нужно говорить extremities или lower limbs[58]), и даже ножки рояля должны быть упрятаны в муслиновые чехлы[59].

Урсуле было одиннадцать лет, когда ее отдали в Мелтенхем, один из колледжей Уорикшира, где все было подчинено законам монастырского пуританства и спорта. Когда шесть лет спустя Урсула вышла из стен этого пансиона, она, вероятно, плохо представляла себе, чем мальчик отличается от девочки, но сама превратилась в настоящего мальчишку.

Я всеми силами стараюсь избежать опасных обобщений, но искрение верю в то, что, если бы англичане нашли средство производить на свет детей, не прибегая к помощи женщин, они считали бы себя счастливейшими людьми на свете. Основная задача британского воспитания: самым решительным образом развести в стороны особей мужского и женского пола, словно им никогда не придется встретиться в жизни (их отношения в будущем будут действительно сведены к минимуму). В то время как девочек отдают в учебные заведения, где на ноги им натягивают черные чулки и где они учатся краснеть при одном только упоминании о человеческом теле, не говоря уж об этом изобретении дьявола — плоти (согласно уставу Мелтенхема, клеймящему наготу, воспитанницам полагается купаться в коленкоровых рубашках), мальчиков отсылают в колледжи, после окончания которых они с удивлением узнают, что им наряду с крикетом и службой в министерстве колоний изредка придется уделять время и женщинам.

Мало сказать, что в Англии ничего не делается для женщин. Там все обращено против них, и они сами в первую очередь. Вполне естественно, что каждый маленький мальчик стремится стать мужчиной, но в Соединенном Королевстве перед каждой маленькой девочкой ставится та же цель.

«Run like boys, girls, run!» («Бегайте, как мальчики, девочки, бегайте!») твердят воспитательницы Мелтенхема своей пастве, подразумевая при этом: «И вы не станете о них думать!» И Урсула бегала, как мальчик; спортивные упражнения выводили из ее организма вместе с токсинами все опасные мысли, которые могли бы зародиться в голове. В том возрасте, когда Мартина и ее подруги предавались романтическим мечтам, упивались пьесой Мюссе «С любовью не шутят», Урсула со своими сверстницами добивалась блестящих успехов в lacrosse[60] («лакросс») и распевала: I'm so glad… I'm not pretty!.. (Я так счастлива… я некрасива!)

Пусть летят годы, меняются правительства, войны потрясают землю — ничто не в силах стереть в душе англичанки след, оставленный уставом Мелтенхема. Даже в том, как спала женщина, на которой я женился, сказывалась система воспитания Мелтенхема. Как-то зимней ночью, вскоре после того как Урсула поступила в колледж, надзирательница, проверяя ледяные спальни, обнаружила, что девочка спит, свернувшись клубочком.

— Дитя мое, — обратилась она к ней, — неужели вы считаете, что подобную позу можно назвать благопристойной для сна? Вы только вообразите себе, что вдруг именно этой ночью господь призовет вас к себе? Разве корректно будет предстать в таком виде перед Всевышним?

С той самой ночи Урсула засыпала, как того требовал устав: лежа на спине, вытянув окоченевшие ноги и скрестив руки на груди. Согласен, такая поза вполне соответствует высеченным из камня королям и королевам, которые спят вечным сном под взглядом многих поколений в Вестминстерском аббатстве. Но чтобы провести ночь с нормально созданным мужчиной, существуют позы, более соответствующие обстоятельствам. Не скрою, внемля моим призывам, Урсула пыталась придать нашим ночам более супружеский характер и, бывало, засыпала в моих объятиях. Однако всякий раз она подсознательно уступала уставу Мелтенхема. И когда мне случалось проснуться, я обнаруживал рядом с собой застывшую статую.

Знаю… Не все англичанки спят таким образом. Не у всех дочерей Альбиона такие огромные ноги и мощные челюсти. Есть очаровательные англичанки. И уж если им дана красота — они хороши и за тех, кому в ней отказано. Есть англичанки с вулканическим темпераментом — и, когда их пожирает пламя страсти, они пылают за всю Великобританию и за ее доминионы. Урсула, конечно, представляла собой частный случай. Любовь ее просто не интересовала. Буря, разыгравшаяся на берегах Рика, навсегда улеглась. Ведь и самым робким случается переживать молниеносные вспышки дерзновенной отваги, но в конце концов природа берет верх.

Занятия спортом вообще и участие в спортивных состязаниях в частности никогда не предрасполагали к любовной неге. Воспитательницы Мелтенхема это прекрасно понимали и, заставляя девочек постоянно играть в «лакросс», они начисто освобождали их головы от вредоносных мыслей. Когда Урсула выросла, верховая езда заменила ей «лакросс». Но она не принадлежала к тем редким феноменам jumping'a[61], у которых верховая езда не умеряет темперамента. Лошадь доводила ее до изнеможения. Первое время я еще надеялся, когда она забросила свой любимый спорт, что новый образ жизни разбудит в ней спящие инстинкты. Напрасно, Мелтенхем был сильнее меня. Очень скоро я понял, чем была вызвана эта передышка и чего от меня ждала Урсула. Совсем не ради супруга отказалась она так решительно от верховой езды, она сделала это ради Англии, ради человечества. Мелтенхем и мать подготовили Урсулу к замужеству в чисто викторианском духе. Накануне ее отъезда из родительского дома леди Планкет дала ей последние наставления:

— I know, my dear… It's disgusting… But do as I did with Edward: just close your eyes and think of England[62].

И так же как ее мать, и так же как мать ее матери, Урсула закрывала глаза. И думала о будущем Англии. Разумеется, будущее Англии — это нечто священное, и дети ее обязаны печься о нем; но почему-то в той ничтожной степени, в коей будущее моей родины зависело от моих скромных возможностей, оно не было обеспечено. Видимо, волей судеб я должен был позаботиться о нем, лишь переехав во Францию…

Как только Урсула поняла, что небо отказало нам в своих милостях, она снова приступила к тренировкам в верховой езде. Она взялась за это с жаром, доходящим до исступления. Поднимаясь в пять утра, она проводила весь день с лошадьми, конюхами, барьерами и ирландским банкетом, который я имел неосторожность соорудить для лошадей, сама проверяла сбрую. Возвращаясь домой, она стягивала сапоги, бросалась на диван или на свою кровать и тут же засыпала как убитая; иногда она садилась за вышивание (сцена охоты с гончими), конца которому не было видно.

Она никогда не отказывала мне в том, что считала своим долгом. Но в самые решительные минуты заставляла меня испытывать guilt complex[63]: я чувствовал себя провинившимся школьником, которого застали на месте преступления, когда он разглядывал медицинский справочник.

— You should be ashamed of yourself. (Неужели вам не стыдно самого себя?) Потушите свет, naughty boy[64].