Читать интересную книгу Супермены в белых халатах, или Лучшие медицинские байки - Михаил Дайнека

Все та же Джоанна Рикс. Сорок пять лет. Владелица сети салонов красоты в Челси. Первая беременность.

– Доктор! Извините, что я задерживаю всю клинику, но есть что-то очень важное, чем я могу поделиться только с вами. Мне ужасно неловко об этом говорить.

– Да, мисс Рикс.

– Вчера я смотрела журнал мод и очень сильно, как это сказать… возбудилась. Это не повредит беременности? У меня потом целый час дергался правый глаз. Я ослепну?

– Вряд ли, мисс Рикс. Всего доброго.

– А как же геморрой?

– В настоящий момент у вас нет никаких проявлений геморроя, но все-таки с процедурой отбеливания ануса я бы на вашем месте повременил еще несколько месяцев. Счастливого Рождества!

Девять тридцать, антенатальная клиника.

Лиззи Баунсер, тридцать пять лет, первая беременность, ЭКО,[31] тридцать шесть недель.

– Скажите, доктор, а когда ребенок родится, сможет ли моя партнерша Мэри тоже кормить его грудью?

– Вряд ли.

– Спасибо, доктор. Мы так и думали. Национальная служба здоровья – пустая трата времени.

– Всего хорошего, Лиззи. Счастливого Рождества.

Тринадцать тридцать, антенатальная клиника, родильное отделение, комната номер двенадцать.

Франческа Ле Гранж, тридцать пять лет, организатор свадеб, сорок недель беременности. Вторые роды. Спонтанное начало схваток, раскрытие пять сантиметров.

Муж, Фредерик Ле Гранж, математик, университет Белфаста.

– Здравствуйте, меня зовут мистер Цепов, я дежурный доктор.

– Здравствуйте. Эпидуральная анестезия – это чудо, не правда ли?

– Несомненно! Вы, я вижу, настроились на долгие роды…

– Да! Мы все тщательно рассчитали! Когда я рожала в первый раз, я чуть не умерла от скуки! Целых двенадцать часов! Но в этот раз все будет иначе!

Дело в том, что Фредерик и Франческа… играли в шахматы. Шахматная доска красного дерева стояла на столике перед родовой кроватью.

Родовые схватки они, проштудировав всю необходимую научно-популярную литературу, дружно решили игнорировать и с началом родов устроили… шахматный турнир.

Франческа явно проигрывала, потому что постоянно отвлекалась и не могла сосредоточиться. Акушерка Сюзи едва заметно покачала головой. Вторые роды, как им и положено, оказались весьма стремительными, и уже через час матч был экстренно прерван непреодолимым желанием Франчески сходить по-большому. В родах все бывает, и не всегда по графику. Возникло некоторое метание, шахматная доска упала на кровать, шахматы рассыпались, Фредерик спешно бросился их собирать, Франческа не смогла сдержать позыв и нечаянно накакала прямо в шахматную коробку, ребенок немедленно родился, закричал, коробку быстренько закрыли, пуповину перерезали, ребенка забрали домой, шахматы подарили отделению.

Шестнадцать ноль-ноль, антенатальная клиника, родильное отделение, комната номер восемь.

Элоиза Кириаку, двадцать пять лет, домохозяйка. Тридцать девять недель, преэклампсия легкой степени, излитие вод, раскрытие два сантиметра.

Краш-сирена «Остановка сердца», родильная комната восемь! Вбегаю в комнату. Следом за мной – реанимационная бригада с дефибриллятором, анестезиологом, кислородом, интубационными трубками, адреналином, магнезией, далее – педиатры с детской реанимационной стойкой, по коридору рысью бежит экстренная операционная бригада, разворачивать кесарскую операционную. В самой комнате все спокойно, никто не помирает. Играет легкая греческая музыка. Элоиза с порога гневно заявляет запыхавшейся бригаде, что, «если ей немедленно не принесут салат „Цезарь“ с мясом органического цыпленка, у нее случится инфаркт миокарда, и тогда все об этом пожалеют!» Отбой тревоги.

– Элоиза, пожалуйста. Если вас не затруднит, больше вот эту красную кнопочку трогать не надо.

– Салат мне принесут сегодня?

– Мы сделаем все возможное.

Девятнадцать сорок, антенатальная клиника, родильное отделение, экстренная операционная.

Шушанна Розенкранц, тридцать лет, в прошлом четыре кесаревых сечения, сейчас – двойня, тридцать пять недель, спонтанное излитие вод, раскрытие четыре сантиметра.

– Шушанна, вы точно не хотите стерилизацию в этот раз? В прошлом году ваше кесарево сечение заняло четыре часа, было ранение мочевого пузыря. Ваш хирург большими буквами написал в протоколе: «Очень трудная операция. Массивные спайки».

– Нет, доктор. Раввин сказал, что кесаревых сечений можно иметь хоть десять штук!

– Таки ему виднее… Скальпель. Эх… хава… нагила, хава нагииила… – Голос предательски дает «петуха». Анестезиолог Полли делает недовольную мину.

– Мистер Цепов, вы не возражаете, если я поставлю диск «Абба» или хотя бы Робби Вильямса?

– А что, я плохо пою? Зажим Фрейзер-Келли, пожалуйста.

Двадцать два ноль-ноль, антенатальная клиника, родильное отделение.

Мистер Джеймс O’Салливан, тридцать шесть лет, член Королевской коллегии акушеров и гинекологов, не женат.

Кухня в комнате врачей. Первая чашка кофе за день. Где, мать ее, ночная смена?

– Мистер Цепов, вас к телефону. Кажется, это мистер О’Салливан. Боюсь, что он пьян как лошадь.

– Алло, дежурный гинеколог слушает.

– Ик! Дэннис! Дружище! Это Джеймс! Прости! В графике позавчера поменяли расписания всех дежурств, мне прислали мейл, но я, к сожалению, на Карибах! Поэтому выйти в ночную смену не могу! Будь другом, отдежурь за меня, а? Чувак, здесь такие телки! У-ху! Мерри Кристмас!

– Не проблема, Джимми. Но все-таки ты – свинья. Кстати, осторожней на Карибах. Говорят, там гонококки, как цепные псы. Мерри Кристмас, ю, бастард!

Ну ничего, ничего… еще немножко подежурю и домой. А скоро вообще – Новый год, отпуск и поездка в Питер.

Мысли вслух перед краш-кесаревым в четыре часа утра

Когда падает сердце[32], мы все спешим на помощь к нему, к не рожденному еще человеку, который изо всех сил пытается появиться на свет. Такая уж наша работа – помочь ему выжить, даже если Богу угодно, чтобы сердце его остановилось еще в материнской утробе. Может, Бог хочет дать ему шанс? Сделать так, чтобы в момент, когда сердце его устало и больше не может биться, рядом оказались мы? Потому что он – наш… Но мы – не боги и делаем только то, что умеем.

Когда падает сердце – мы все знаем, что делать. Мы бежим по коридору, мы открываем дверь в операционную и зажигаем огни бестеневой лампы. Каждый из нас, от хирурга до санитара, пытается спасти ему жизнь. Потому что он – наш. Он такой же, как мы: веселый, хмурый, добрый, сердитый, обидчивый, капризный, храбрый и трусливый. Он способен любить, как мы, и прощать тем, кого любит, как мы.

Но это – в будущем. Если получится. Если хватит времени. А сейчас – сердце его упало в ноль. Но он этого не знает, он просто жил, слушал сердце матери, и его собственное сердце училось биться в такт с материнским, и душа его улыбалась.

Сегодня – жизнь или смерть. Секундомер запущен. И если он умрет, то, конечно, попадет в рай, где таким, как он, уже приготовлены крылья и маленький лук со стрелами. А если выживет – он станет таким же, как мы. Или лучше…

Гул голосов в операционной. Отрывистые команды. Яркий свет ламп и монотонный писк наркозного аппарата. Мы идем на помощь! Он наш! Мы подходим к нему со скальпелем, мы киваем анестезиологам. Можно начинать!

– Эй, ребенок! Если ты еще жив, пожалуйста, не умирай еще две минуты!

Разрез.

– Подожди еще одну минуту!

Апоневроз. Брюшная полость.

– Послушай-ка, здесь свет, свежий воздух и мама!

Тридцать секунд.

Нижний сегмент матки. Извлечение. Пуповина.

Ноль секунд.

Реанимация.

Времени – нет.

– Ну кричи же, ты же можешь просто заорать, и все…

…Легкие расправляются. Словно хлопок запасного парашюта. Первый крик. Первая пощечина смерти. Жизнь в этот раз победила, потому что так было угодно Богу. И нам.

Потому что он – наш.

Максим Малявин

Из книг «Записки психиатра, или Всем галоперидолу за счет заведения» и «Новые записки психиатра, или Барбухайка, на выезд!»

Вступление

Есть мнение, что не человек выбирает специальность, а очень даже наоборот. Мнение интересное, но, на мой взгляд, оно несколько попахивает фатализмом и умаляет роль личности в истории, пусть даже это история болезни. Все-таки приятно тешить себя иллюзией свободы выбора, будь то выбор профессии или спутницы жизни. Ладно, согласен, со вторым я чрезвычайно самонадеян и нагло себе льщу, но профессию выбрал сам, и только сам. Собственно, выбор окончательно сформировался (кристаллизовался, как сказали бы коллеги) к четвертому курсу, когда начался цикл занятий по психиатрии. Все сошлось воедино: и тематика предмета, и характерологические особенности учителей, и особая харизма самой психиатрической больницы, раскидавшей свои корпуса среди вековых деревьев Томашева колка – некогда деревни, ныне одного из районов Самары. Логика и холодный расчет тут и рядом не стояли. А потом был шестой курс, когда более половины всех занятий у нашей особой группы приходилось на психиатрию. А потом – собственно интернатура, которую мы проходили вместе с будущей женой (ни разу не хотевшей стать психиатром, но, поскольку с инфекционистами не вышло, то почему бы и нет?). Интереснейшие и умнейшие преподаватели и врачи, атмосфера старых корпусов (в некоторых сохранились еще те, столетней давности, дубовые двери и окна со стеклами в палец толщиной и с отдельной клетушкой для керосиновой лампы между рамами), неповторимая логика и философия предмета – боже, как все это было интересно!